Учебно-методическая разработка "Система уроков "Образ Сергия Радонежского в русской литературе""
учебно-методическое пособие по литературе (8 класс) на тему

МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

РОСТОВСКОЙ ОБЛАСТИ

Государственное казенное образовательное учреждение общеобразовательный лицей-интернат «Педагогический»

г. Таганрога Ростовской области

Методическая разработка «Святой Сергий – строитель русской духовной культуры»

Учитель русского языка и литературы

первой категории

Скрипка Т. В.

Таганрог

2014

Система уроков «Образ Сергия Радонежского в литературе: от Древней Руси до наших дней».

Методическая разработка предназначена для систематизации и углубления знаний учащихся о самом известном русском святом и его эпохе. Система уроков представляет интерпретации образа Преподобного Сергия в литературе Древней Руси и наших дней, способствует формированию у учащихся основ православной культуры, развитию интереса к русской истории и искусству.

Материалы методической разработки адресованы учителям-словесникам, ведущим элективные курсы по литературе в старшей школе, преподавателям МХК, а также могут быть использованы при подготовке к урокам по основам православной культуры и литературе в 8 классе.

Урок 1. Образ Сергия Радонежского глазами современника и ученика: «Житие преподобного и богоносного отца нашего, игумена Сергия, чудотворца, написанное премудрейшим Епифанием».

Урок 2. Самый известный русский святой в литературе Русского религиозного возрождения ХХ века: «Преподобный Сергий Радонежский» Б. К. Зайцева и «Куликово поле» И. С. Шмелева.

Урок 3. Нравственный и исторический подвиг Радонежского деятеля и чудотворца в романе Д. М. Балашова «Похвала Сергию».

Урок 4. Посвящения Сергию Радонежскому в сетературе нашего времени.

Проект «Паломничество к святому Сергию: заочная экскурсия по «Свято-Троицкой Сергиевой Лавре».

Урок 1. Образ Сергия Радонежского глазами современника и ученика: «Житие преподобного и богоносного отца нашего, игумена Сергия, чудотворца, написанное премудрейшим Епифанием».

Тип урока: смешанный (урок-практикум с элементами беседы и лекции).

Цели:

- актуализировать знания учащихся об особенностях развития литературы Древней Руси, бытовании и распространении письменных её памятников, жанровой системе;

- познакомить учащихся с древнерусской агиографией, ее жанровыми канонами; житиями, созданными Епифанием Премудрым;

- формировать умения определять родо-видовую принадлежность художественного текста, сопоставлять, классифицировать литературные явления; выстраивать ассоциативные связи между произведениями искусства;

- способствовать развитию поисковых и исследовательских навыков; формированию интереса к отечественной литературе.

Методы и приемы: творческое и комментированное чтение литературного произведения, его филологический анализ, все виды пересказа художественного текста; сопоставительный анализ.

Оборудование: мультимедийный проектор для демонстрации слайдов средневековых фресок, изображающих жизнь святого Сергия.

Ход урока.

1. Аналитическая беседа с учащимися с элементами лекции учителя.

– Что вы знаете о литературе Древней Руси? Назовите наиболее известные ее памятники.

Древнерусская литература зародилась в первой половине XI в. Большую роль в этом процессе сыграла церковь, поскольку с принятием христианства в Киевской Руси появились богослужебные книги. Средневековая словесность на Руси существовала только в рамках рукописной традиции. Материалом для письма служил пергамент –  телячья кожа особой выделки. Бумага окончательно вытеснила его только в XV – XVI вв.

Основой литературного языка стал живой разговорный язык Древней Руси, а именно: его областные южные и северные диалекты (говоры Поднепровья и Новгорода Великого). В процессе его формирования большую роль сыграл также близкородственный ему старославянский, или церковнославянский, язык. Кирилл и Мефодий перевели на него во второй половине IX в. книги Священного Писания. На его основе развивалась на Руси церковная письменность и велось богослужение.

Древнерусская литература делится на две части: переводную и оригинальную.

Первые оригинальные сочинения, написанные восточнославянскими авторами, относятся к концу XI – началу XII вв. Среди них такие выдающиеся памятники, как «Повесть временных лет», «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского», «Слово о Законе и Благодати».

Древнейшая русская летопись носит название «Повесть временных лет» (1068).

Авторство «Повести» приписывают монаху Киево-Печерской лавры Нестору, создавшему ее около 1113 г. Основная идея произведения глубоко патриотична – единство Русской земли. Княжеские усобицы и кровавые распри, начавшие сотрясать тогда Русскую землю, осуждаются летописцем. Таким образом, Киев становится местом возникновения первого общерусского летописного свода, повествующего об истории Русской земли в целом.

В число материалов для «Повести…» входили византийские хроники, тексты договоров Руси с Византией, памятники переводной и древнерусской литературы, устные предания. Летописец подробно рассказывает о расселении славянских народов в древности, о заселении восточными славянами территорий, о нравах и обычаях разных племен.

В произведении подчеркивается единство культуры, языка и письменности славянского народа.

Важнейшим событием в истории Руси летописец считает принятие христианства. Среди главных образов «Повести…» выделяются образы русских князей: Ольги, Святослава и Владимира.

Самый известный памятник древнерусской литературы – «Слово о полку Игореве». В основу его сюжета  лег неудачный поход русских князей на половцев, предпринятый новгород-северским князем Игорем Святославичем в 1185 году. «Слово» было написано в конце XII века, вскоре после описываемого события.

Проникнутое мотивами славянской народной поэзии с элементами языческой мифологии, по своему художественному языку и литературной значимости «Слово» стоит в ряду крупнейших достижений средневекового эпоса. Его рукопись сохранилась только в одном списке, который находился в древнерусском сборнике, приобретённом в начале 90-х гг. XVIII в. одним из наиболее известных коллекционеров памятников русских древностей – графом Алексеем Мусиным-Пушкиным. Единственный известный науке средневековый список «Слова» погиб в огне московского пожара 1812 года, что дало повод сомневаться в его подлинности.

Произведение проникнуто любовью к родине, духом истинного патриотизма. Русский князь решает дойти до берегов Черного моря, уже почти сто лет закрытого для Руси половцами. Высокое чувство воинской чести, раскаяние в своей прежней политике побуждает его к походу.

Игорь выезжает из Новгорода-Северского во вторник, 23 апреля 1185 года. Вместе с ним в поход выступают его сын Владимир и племянник Святослав Ольгович. У реки Донец русское войско становится свидетелем солнечного затмения, предвещавшего беду. В пятницу полк Игоря столкивается с небольшим отрядом половцев. Те не ожидали нападения и бросились бежать. Игорь догнал их и захватил богатую добычу.

На рассвете следующего дня лагерь русских оказался окружен половцами. Завязалась сеча, князь был ранен и схвачен врагами. Так бесславно кончился поход Игоря. Это был первый случай, когда русские князья попали в плен. Произошло то, чего так опасался князь Святослав: земля русская стала жертвой нового половецкого нашествия. Когда киевский князь Святослав узнал о беде Игоря, он горько вздохнул и «изронил золотое слово, со слезами смешанное»: «Милая моя братия, сынове и мужи земли русской! Не сдержали вы юности своей, отворили вы ворота половцам на землю русскую». Совместными усилиями русским князьям удалось отбросить половцев обратно в степь. Игорю же с помощью половчанина Оврула удалось бежать из плена.

Скорбь о постигшей родину беде, горькое раздумье о судьбах русской земли, терзаемой степными кочевниками, желание найти выход из создавшегося положения – главный пафос произведения. Автор считает поражение Игоря одним из следствий отсутствия единения между князьями.

– Расскажите о жанровой системе древнерусской литературы.

Жанры древнерусской литературы делились на церковные и светские.

Среди основных жанров древнерусской литературы XI – XII вв. выделяются летописание, житие и слово, хотя это деление условно. Так, одним и тем же термином «слово» восточнославянские книжники называли и торжественную речь, и воинскую повесть.

Другим распространенным жанром древнерусской литературы является «житие» – буквально соответствует греческому «жизнь» и латинскому «vita». Оно представляет собой жизнеописание знаменитых епископов, патриархов, монахов – основателей монастырей, реже биографии светских лиц, но только тех, которые считались церковью святыми.

Речи, называвшиеся в старину поучениями и словами, относятся к жанру красноречия, «золотой век» развития которого на Руси приходится на XII в., но уже в XIII в. он приходит в упадок и совершенно исчезает из литературного обихода в XIV в.

Поучения преследовали практические цели назидания, информации, полемики. Ярким образцом этого жанра является «Поучение Владимира Мономаха», дошедшее до нас в Лаврентьевком списке «Повести временных лет» под 1096 г.

Торжественное красноречие (ораторская проза) – область творчества, требовавшая не только глубины идейного замысла, но и большого литературного мастерства. Древнейшим дошедшим до нас памятником этого жанра является «Слово о Законе и Благодати», авторство которого предположительно приписывают первому киевскому митрополиту Иллариону и датируют между 1037 и 1050 гг.

– Что вам известно об агиографии? Какие виды житийной литературы выделяются в письменных источниках Древней Руси?

Жития в науке часто обозначаются также термином «агиография» (от agios – святой и grafo – пишу). Жанр жития неподвижен, он исключает описание становления характера и сводится обычно к подбору материала для иллюстрации святости героя. В человеке обычно устранялись все черты его индивидуальности, «временности», он становился обобщенным воплощением либо добра, либо зла.

Агиография, таким образом, – искусство дореалистическое, ближайшей параллелью которому может быть названа древнерусская иконопись. По преданию, Нестору-летописцу принадлежит авторство всех трех первых дошедших до нас житий – двух житий первых христианских мучеников князей-братьев Бориса и Глеба и житие игумена Феодосия – основателя Киевской лавры.

Жития объединялись в сборники: Прологи (Синаксари), Четьи-Минеи, Патерики. Каждому типу героя: мученику, исповеднику, преподобному, столпнику, юродивому – соответствовал свой тип жития. Композиция жития зависела от его употребления: богослужебная практика диктовала определенные условия его составителю, адресуя житие читателям-слушателям. Житийная литература для средневекового русского человека была важным видом чтения.

Жития святых, как было сказано выше, – биографии духовных и светских лиц, канонизированных христианской церковью. Христианская церковь с первых дней своего существования тщательно собирает сведения о жизни и деятельности ее подвижников и сообщает их в общее назидание. Жития святых составляют едва ли не самый обширный отдел христианской литературы.

Попавшие впервые на Русь переводные жития использовались с двоякой целью: для домашнего чтения (Минеи) и для богослужений (Прологи, Синаксарии).

Такое двоякое использование привело к тому, что каждое житие писалось в двух вариантах: коротком (проложном) и длинном (минейном). Короткий вариант быстро произносился в церкви, а длинный затем читался вслух вечерами всей семьей.

Опираясь на византийские образцы, древнерусские писатели создали целый ряд выдающихся произведений агиографической оригинальной литературы, отразившей существенные стороны жизни и быта Древней Руси. В отличие от византийской агиографии древнерусская литература создает оригинальный жанр княжеского жития, ставившего своей целью укрепить политический авторитет верховной власти, окружить ее ореолом святости. Отличительной особенностью княжеского жития является «историзм», тесная связь с летописными сказаниями, воинскими повестями, т. е. жанрами светской литературы. Так же, как и княжеское житие, на грани перехода от церковных жанров к мирским стоят «хождения» – путешествия, описания паломничества к святым местам, сказания об иконах.

Произведения строились по «анфиладному принципу». Житие дополнялось с течением веков службами святому, описанием его посмертных чудес. Оно могло разрастаться дополнительными рассказами о святом. Несколько житий одного и того же святого могли быть соединены в новое единое произведение.

В XI – начале XII в. создаются первые русские жития: два жития Бориса и Глеба, «Житие Феодосия Печерского», «Житие Антония Печерского» (до нового времени не сохранившееся). Их написание было не только литературным фактом, но и важным звеном в идеологической политике Русского государства.

 «Житие Феодосия Печерского» – типичное монашеское житие, рассказ о благочестивом, кротком, трудолюбивом праведнике, вся жизнь которого –

непрерывный подвиг. В нем множество бытовых коллизий: сцен общения святого с иноками, мирянами, князьями, грешниками; кроме того, в житиях этого типа обязательным компонентом являются чудеса, которые творит святой, –  а это привносит в житие элемент сюжетной занимательности, требует от автора немалого искусства, чтобы чудо было описано эффектно и правдоподобно.

Средневековые агиографы хорошо понимали, что эффект чуда хорошо

достигается при сочетании сугубо реалистических бытовых подробностей с

описанием действия потусторонних сил  – явлений ангелов, пакостей, чинимых бесами, видений и т. д.

Сложен характер самого Феодосия. Он обладает всеми традиционными

добродетелями подвижника: кроток, трудолюбив, непреклонен в умерщвлении плоти, исполнен милосердия, но когда в Киеве происходит княжеская распря (Святослав сгоняет с великокняжеского престола своего брата – Изяслава Ярославича), Феодосий активно включается в сугубо мирскую политическую борьбу и смело обличает Святослава.

Но самое замечательное в «Житии» – это описание монастырского быта и особенно творимых Феодосием чудес. Именно здесь проявилась та «прелесть простоты и вымысла» легенд о киевских чудотворцах, которой так восхищался А. С. Пушкин.      

С начала XV века Епифаний и серб Пахомий создают в северной Руси новую школу – школу искусственно изукрашенного, пространного жития. Ими устанавливается устойчивый литературный канон, пышное «плетение словес», подражать которому стремятся русские книжники до конца XVII века. В эпоху Макария, когда переделывалось множество древних неискусных житийных записей, творения Пахомия вносились в Четьи Минеи в неприкосновенности.

Огромное большинство этих агиографических памятников находится в строгой зависимости от своих образцов. Есть жития почти целиком списанные с древнейших; другие развивают общие места, воздерживаясь от точных биографических данных. Так поневоле поступают агиографы, отделенные от святого длительным промежутком времени – иногда столетиями, когда и народное предание иссякает. Но и здесь действует общий закон агиографического стиля, подобный закону иконописи: он требует подчинения частного общему, растворения человеческого лица в небесном прославленном лике.

В XV в. ряд составителей житий открывает митрополит Киприан, написавший жития митрополита Петра и несколько житий русских святых, вошедших в состав его «Степенной книги». Другой русский агиограф Пахомий Логофет составил жития и службу св. Сергию, жития и службу преп. Никону, жития св. Кирилла Белозерского, слово о перенесении мощей св. Петра и службу ему; ему же принадлежат жития святых новгородских архиепископов Моисея и Иоанна. Всего им написано 10 житий, 6 сказаний, 18 канонов и 4 похвальных слова святым. Пахомий пользовался большою известностью у современников и потомства и был образцом для других составителей жития святых. Не менее знаменит как составитель жития святых Епифаний Премудрый, живший сначала в одном монастыре с св. Стефаном Пермским, а потом в монастыре Сергия и  написавший жития обоих этих святых. Он хорошо знал св. Писание, греческие хронографы, палею, лествицу, патерики. У него еще более витийства, чем у Пахомия.

Продолжатели этих трех писателей вносят в свои труды новую черту –автобиографическую, так что по «житиям», ими составленным, всегда можно узнать автора. Из городских центров дело русской агиографии переходит в XVI в. в пустыни и отдаленные от культурных центров местности. Авторы этих житий не ограничиваются фактами жизни святого и панегириком ему, а стараются знакомить с церковными, общественными и государственными условиями, среди которых возникала и развивалась деятельность святого.

Жития этого времени являются, таким образом, ценными первоисточниками культурной и бытовой истории древней Руси. Автора, жившего в Руси Московской, всегда можно отличить по тенденции от автора Новгородской, Псковской и Ростовской области.

Новую эпоху в истории русских житий составляет деятельность всероссийского митрополита Макария. Его время было особенно обильно новыми «житиями» русских святых, что объясняется, с одной стороны, усиленною деятельностью этого митрополита по канонизации святых, а с другой – составленными им «великими Минеями-Четьими».

Сдержанность русской агиографии особенно бросается в глаза в сравнении с средневековыми житиями латинского Запада. Даже необходимые в житии святого чудеса даны очень скупо как раз для самых чтимых русских святых, получивших современные биографии: Феодосия Печерского, Сергия Радонежского, Иосифа Волоцкого.

– Каковы каноны агиографического жанра?

Принятие христианства на Руси обусловило подчинение не только религиозной, но и бытовой жизни людей христианской традиции, обычаю, новой обрядности, церемониалу, или (по Д. С. Лихачеву) этикету. Под литературным этикетом и литературным каноном ученый понимал «наиболее типичную средневековую условно-нормативную связь содержания с формой».

Житие святого – это, прежде всего, описание пути подвижника к спасению, типа его святости, а не документальная фиксация его земной жизни, не литературная биография. Житие получило специальное назначение –  стало видом церковного поучения. Вместе с тем агиография отличалась от простого поучения: в житийном жанре важен не отвлеченный анализ, не обобщенное нравственное назидание, а изображение особых моментов земной жизни святого. Отбор биографических черт происходил не произвольно, а целенаправленно: для автора жития было важно только то, что вписывалось в общую схему христианского идеала. Все, что не укладывалось в устоявшуюся схему биографических черт святого, игнорировалось или изменялось в тексте жития.

Древнерусский житийный канон – это трехчастная модель агиографического повествования, включающего

• пространное предисловие;
• особо подобранный ряд биографических черт, подтверждающий святость подвижника;
• похвальное слово святому;

Четвертая часть жития, примыкающая к основному тексту, появляется позже в связи с установлением особого культа святых.

Христианские догматы предполагают бессмертие святого после завершения его земной жизни – он становится «ходатаем за живых» перед Богом. Загробное бытие святого: нетление и чудотворение его мощей –  и становятся содержанием четвертой части житийного текста. Причем в этом смысле агиографический жанр имеет открытый финал: житийный текст принципиально не завершен, поскольку посмертные чудеса святого бесконечны.

Кроме обязательной трехчастной структуры и посмертных чудес, агиографический жанр выработал и многочисленные стандартные мотивы, которые воспроизводятся в житийных текстах практически всех святых. К таким стандартным мотивам следует отнести рождение святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм, чтение божественных книг, отказ от брака, уход от мира, монашество, основание обители, предсказание даты собственной кончины, благочестивая смерть, посмертные чудеса и нетление мощей. Подобные мотивы выделяются в агиографических произведениях разных типов и разных эпох.

Начиная с древнейших образцов житийного жанра, приводится обычно молитва мученика перед кончиной и рассказывается о видении Христа или Царствия Небесного, открывающегося подвижнику во время его страданий. Повторение стандартных мотивов в различных произведениях агиографии обусловлено «христоцентричностью самого феномена мученичества: мученик повторяет победу Христа над смертью, свидетельствует о Христе и, становясь «другом Божиим», входит в Царство Христово». Именно поэтому вся группа стандартных мотивов относится к содержанию жития, отражает путь спасения, проложенный святым.

Обязательными становятся не только словесное выражение и определенный стиль, но и сами жизненные ситуации, которые соответствуют представлению о святой жизни.

Уже житие одних из первых русских святых Бориса и Глеба подчиняется литературному этикету. Подчеркиваются кротость и покорность братьев старшему брату Святополку, то есть благочестие – качество, прежде всего соответствующее представлению о святой жизни. Те же факты биографии князей-мучеников, которые ему противоречат, агиограф либо особым образом оговаривает, либо замалчивает.

Очень важным становится и принцип подобия, который лежит в основе житийного канона. Автор жития всегда пытается найти соответствия между героями своего повествования и героями Священной истории.

Западные жития обычно написаны в динамической перспективе, автор как бы прослеживает из своей позиции, из земного бытия, по какой дороге прошел святой от этого земного бытия к Царствию Небесному. Для восточной традиции более характерна обратная перспектива, перспектива святого, уже достигшего Небесного Царства и от вышних озирающего свой путь к нему. Эта перспектива способствует развитию витийственного, украшенного стиля житий, в которых риторическая насыщенность призвана соответствовать неумопостигаемой высоте взгляда из Царствия Небесного (таковы, например, жития Симеона Метафраста, а в русской традиции – Пахомия Серба и Епифания Премудрого). При этом особенности западной и восточной агиографической традиции очевидным образом соотносятся с характерными чертами западной и восточной иконографии святых: сюжетности западной иконографии, раскрывающей путь святых к Богу, противопоставлена статичность иконографии византийской, изображающей, прежде всего, святого в его прославленном, небесном состоянии.

Таким образом, характер агиографической литературы непосредственно соотнесен со всей системой религиозных воззрений, различиями религиозно-мистического опыта и т.д. Агиография как дисциплина и изучает весь этот комплекс религиозных, культурных и собственно литературных явлений.

– Что вам известно об авторе «Жития Сергия Радонежского»?

Сообщение ученика. Епифаний Премудрый (умер в 1420 г.) вошел в историю литературы прежде всего как автор двух обширных житий  – «Жития Стефана Пермского» (епископа Перми, крестившего коми и создавшего для них азбуку на родном языке), написанного в конце XIV в., и «Жития Сергия Радонежского», созданного в 1417 –1418 гг. 

Епифаний стремился показать величие и красоту нравственного идеала человека, служащего, прежде всего, общему делу – делу укрепления Русского государства. Он родился в Ростове в первой половине XIV века, в 1379 году стал монахом одного из ростовских монастырей. Много путешествовал, побывал в Ерусалиме и на Афоне. Прекрасно знал греческий и другие языки. За свою начитанность и литературное умение Епифаний был прозван «Премудрым». Он отлично ориентировался в произведениях современной ему и древней литературы, в составленные им жития обильно включены самые разнообразные сведения: географические названия, имена богословов, исторических лиц, ученых, писателей. 

Вероятно, в 1380 году Епифаний оказался в Троицком монастыре под Москвой в качестве «ученика» уже знаменитого Сергия Радонежского. Занимался книгописной деятельностью.

После смерти Сергия в 1392 году Епифаний, видимо, перебрался в Москву на службу к митрополиту Киприану. Близко сошёлся с Феофаном Греком. В 1408 году во время нападения на Москву хана Едигея, Епифаний бежал в Тверь, где подружился с архимандритом Спасо-Афанасьева монастыря Корнилием, в схиме Кириллом, с которым впоследствии переписывался; в одном из своих посланий он высоко отзывался о мастерстве и работах Феофана Грека, его уме и образованности. В этом письме Епифаний и себя называет «изографом».

В 1410-е годы Епифаний вновь поселился в Троице-Сергиевом монастыре, заняв высокое положение среди братии: «бе духовник в велицей лавре всему братству». Умер там около 1420 года (не позже 1422) в сане иеромонаха.

Ему принадлежит «Житие преподобного Сергия», материалы к которому он начал собирать уже через год после смерти преподобного, а кончил написание около 1417–1418 годов, через 26 лет по смерти Сергия. Оно использовано, часто буквально, в «Житии Сергия» архимандрита Никона. В списках XV века это житие встречается очень редко, а большей частью – в переделке Пахомия Серба. Также написал «Слово похвально преподобному отцу нашему Сергею» (сохранилось в рукописи XV и XVI веков).

Вскоре после смерти Стефана Пермского в 1396 году Епифаний закончил «Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшаго в Перми епископа». Известно порядка пятидесяти списков XV – XVII веков.

Епифанию приписываются также «Сказание Епифания мниха о пути в святой град Иерусалим», введение к Тверской летописи и письмо тверскому игумену Кириллу.

Основной принцип, из которого исходит в своем творчестве Епифаний

Премудрый, состоит в том, что агиограф, описывая житие святого, должен всеми средствами показать исключительность своего героя, величие его подвига, отрешенность его поступков от всего обыденного, земного. Отсюда и стремление к эмоциональному, яркому, украшенному языку, отличающемуся от обыденной речи. Жития Епифания переполнены цитатами из Священного писания, ибо подвиг его героев должен найти аналогии в библейской истории. Для них характерно демонстративное стремление автора заявить о своем творческом бессилии, о тщетности своих попыток найти нужный словесный эквивалент изображаемому высокому явлению. Но именно эта имитация и позволяет Епифанию продемонстрировать все свое литературное мастерство, ошеломить читателя бесконечным рядом эпитетов или синонимических метафор или, создав длинные цепи однокоренных слов, заставить его вдуматься в стершийся смысл обозначаемых ими понятий. Этот прием и получил название «плетения словес».

Иллюстрируя писательскую манеру Епифания Премудрого, исследователи чаще всего обращаются к его «Житию Стефана Пермского», а в пределах этого жития – к знаменитой похвале Стефану, в которой искусство «плетения словес» (кстати, здесь оно именно так и названо) находит, пожалуй, наиболее яркое выражение. Приведем фрагмент из этой похвалы, обратив внимание и на игру словом «слово», и на ряды параллельных грамматических конструкций: «Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словеси похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление собирая, и приобретая, и приплетая, паки глаголю: что тя нареку: вожа  (вождя) заблудившим, обретателя погибшим, наставника прелщеным, руководителя умом ослепленным, чистителя осквернненым, взыскателя расточенным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчущим, подателя требующим...»

Епифаний нанизывает длинную гирлянду эпитетов, словно бы стремясь

полнее и точнее охарактеризовать святого. Однако точность эта отнюдь не

точность конкретности, а поиски метафорических, символических эквивалентов для определения по сути дела единственного качества святого –  его абсолютного совершенства во всем.

В агиографии XIV-XV вв. получает также широкое распространение

принцип абстрагированности, когда из произведения «по возможности изгоняется бытовая, политическая, военная, экономическая терминология, названия должностей, конкретных явлений природы данной страны...» Писатель прибегает к перифразам, употребляя выражения типа «вельможа некий», «властелин граду тому» и т. д. Устраняются и имена эпизодических

персонажей, они именуются просто как «муж некто», «некая жена», при этом

прибавления «некий», «некая», «един» служат изъятию явления из окружающей бытовой обстановки, из конкретного исторического окружения».

2. Творческая история «Жития преподобного и богоносного отца нашего, игумена Сергия, чудотворца, написанное премудрейшим Епифанием».

Жизненный путь преподобного Сергия (в миру – Варфоломей) (1314 или 1322 – 1392) описан в Житии, которое составил в 1406 – 1419 гг. его ученик Епифаний Премудрый, а во второй четверти ХV века переработал Пахомий Логофет. «Житие Сергия Радонежского» является одним из лучших древнерусских памятников агиографической литературы.

Само по себе «Житие Сергия Радонежского» –  это очень сложный памятник. Например, до нас не дошла первоначальная редакция Епифания Премудрого, часть которой сохранилась в более поздних обработках Пахомия Серба. К авторству Епифания Премудрого сегодня причисляется Вступление, Похвальное слово Сергию, обычно заканчивающее Житие, а также первые десять глав Жития из тридцати. Причем наиболее полно епифаниевский текст сохранился в поздних рукописях XVI столетия. Наибольшей переделке епифаниевский текст подвергся именно в той части, которая рассказывает о самом активном времени жизни Сергия. Текст Жития, обработанный Пахомием Логофетом, сохранился в пяти так называемых «пахомиевских» редакциях.  

По мнению современных исследователей, сохранившийся до сегодняшнего дня житийный текст обладает весьма важной особенностью: «епифаниевские» главы существенно пространнее и подробнее «пахомиевских». Столь же значительно принципиальное авторское ахронологическое построение Жития: автор сразу же предупреждает читателя, что излагает события «не по ряду –  передняя назади, а задняя напереди». В этом усматривается стремление автора Жития подчеркнуть «вневременное значение подвижничества игумена, невозможность хронологической привязки нравственного ориентира, того житейского идеала, который дал миру Сергий».  

«Житие Сергия Радонежского» писать Епифаний начал, по его собственным словам, «по лете убо единем или по двою по преставлении старцеве начях подробну мало нечто писати». Преподобный Сергий умер в 1392 году, так что начало работы над его агиобиографией приходится на 1393 или 1394 год. Над ней Епифаний трудился более четверти века. «И имеях же у себе за 20 лет приготованы такового списания свитки...» Видимо, смерть помешала агиографу полностью закончить задуманное «Житие». Однако труд его не пропал. Во всяком случае, в одном из списков «Жития Сергия» есть указание, что оно «списася от священноинока Епифания, ученика бывшего игумена Сергия и духовника обители его; а преведено бысть от священноинока Пахомия святые горы».

Во многом с этим фактом связаны сложности интерпретации событий, описанных в Житии – в разных редакциях многие из них привязаны к разным датам. В современной науке продолжаются дискуссии по поводу трактовки тех или иных мест памятника. Но следует отметить, что наиболее полная и аргументированная современная биография Сергия Радонежского на сегодняшний день предложена в работах Н. С. Борисова «И свеча бы не угасла…» (М., 1990) и «Сергий Радонежский» (М., 2000).  

Житие рисует образ истинного православного подвижника, освященного Божией благодатью. Он родился под Ростовом, в семье боярина Кирилла и его жены Марии (позднее причисленных к лику святых), получив при рождении имя Варфоломея. И, как сообщает Житие, еще до своего рождения, в чреве матери, Варфоломей прославился многими чудесами, а в отрочестве, чудесным же образом, после явления ему некого старца, он овладел грамотой.

Юность отрока Варфоломея совпала по времени с одним из трудных моментов в истории России. В те годы, в борьбе между Москвой и Тверью за ярлык на великое княжение, Ростов поддерживал Тверь. Поэтому, после победы московского князя Ивана Даниловича Калиты, ростовское боярство подверглось преследованиям, и семью Варфоломея переселили под Москву  – в городок Радонеж. По имени этого города, впоследствии, преподобный Сергий и будет прозываться Радонежским.

После смерти отца, Варфоломей со своим братом Стефаном уходят в монастырь, располагавшийся возле подмосковного Хотьково. Однако, стремясь к подвигам во имя Христово, в конце 30-х гг. XIV века они покидают этот монастырь. Братья избирают жизнь монахов-отшельников, одинокий аскетический подвиг в молчании. В подмосковных лесных чащобах, на горе Маковец они обустраивают скит, строят церковь, посвященную Святой Троице, а Варфоломей принимает иноческий постриг под именем Сергия.

К началу 40-х годов XIV в. подвижничество Сергия и Стефана получает известность. Стефана приглашают в Москву. А к оставшемуся на Маковце Сергию тянется монашеская братия, и вскоре здесь основывается Троицкий монастырь – во имя Святой Троицы. Интересно, что избегающий хоть какой-то власти Сергий Радонежский не был официально избран игуменом, но исполнял игуменские обязанности по просьбе всех иноков.

Необходимо напомнить, что в те времена существовало три вида монастырей. Отходные монастыри –  это скиты, устраиваемые монахами-отшельниками. В особножительных монастырях иноки проводили общие службы, но каждый имел собственное имущество. И, наконец, общежительные монастыри, в которых иноки отказывались от имущества вообще. Общежительные монастыри были на Руси ранее, например, Киево-Печерская обитель и новгородский Антониев монастырь, но к XIV веку уже забылись.

Троицкий монастырь поначалу был особножительным. Но уже в 1353–1354 году тогдашний митрополит Алексий, добившись поддержки константинопольского патриарха Филофея, предложил троицким инокам принять устав общежительского монастыря. В основе этого устава лежало несколько главных принципов –  равенство всей братии (включая игумена), запрет на частную собственность, совместный стол и молитва, общий стол, послушание и четкое распределение обязанностей. Троицкий монастырь стал первой в Московской Руси общежительной обителью, а Сергий Радонежский был поставлен в его первые игумены.

Распространяя идею и практику «общего жития», во второй половине XIV –  начале XV вв. преподобный Сергий и его ученики основывают несколько новых монастырей, самыми известными из которых стали Симоновский и Спасо-Андроников в Москве, Высоцкий в Серпухове, Благовещенский на Киржаче, Кирилло-Белозерский под Вологдой.

Митрополит Алексий всячески направлял деятельность троицкого игумена. По идее митрополита, озабоченного установлением на Руси духовного и политического единства, общежительные монастыри должны были стать центрами, из которых на всю Русь проливался бы свет христианского благочестия. Кроме того, ориентированные на Москву, эти монастыри способствовали бы усилению политического единства Русского государства. К тому же, распространение общежительных монастырей должно было способствовать возрождению общинных идеалов и, следовательно, распространению идеи единства. А устроенные как настоящие крепости, монастыри со временем стали выполнять и военно-оборонительные функции. Как показала дальнейшая история, митрополит Алексий оказался прав – духовно-политическая жизнь Русского государства во многом строилась вокруг вновь основанных им и его последователями обителей.

С началом «общего жития» Троицкий монастырь приобретает широкую известность, а Сергий Радонежский становится непререкаемым духовным авторитетом, как для простых людей, так и для высшего общества. Согласно тексту жития, Сергий Радонежский не раз, в наиболее драматичные моменты истории помогал князьям услышать друг друга, убеждал их прекратить кровопролитные усобицы. По версии Жития, именно его в 1378 году, после смерти митрополита Алексия, святого приглашали занять митрополичью кафедру, но преподобный Сергий отказался.

Позднейшие источники показывают особую роль преподобного Сергия Радонежского в событиях 1380 г. Так, в «Сказании о Мамаевом побоище» говорится, что именно к нему приехал великий князь Дмитрий Иванович, чтобы получить благословение на битву с полчищами Мамая. Троицкий игумен благословил русское воинство –  отправил на поле сражения двух монахов, Александра Пересвета и Андрея Ослябю, предварительно посвятив их в схиму. Как известно, именно Пересвету выпала участь сразиться на поединке перед битвой на Куликовом поле.  

В целом же, подвижничество преподобного Сергия Радонежского в значительной степени повлияло на всю отечественную общественно-политическую мысль, ибо он внес в нее важнейшие для всего русского национального сознания религиозно-философские идеи.  

В первую очередь, Сергий Радонежский, стремясь к «жизни во Христе», ввел идею и практику «высокого жития» как реальный пример нравственного совершенства, как некий общечеловеческий идеал. Незадолго до смерти, Сергий Радонежский завещал своим инокам «непреткновенно в православии пребывати», «единомыслие другъ къ другу хранити», «имети же чистоту душевну и телесну и любовь нелицемерну», «от злых же и скверных похотей отлучитися», «пищу же и питие имети не мятежно», «наипаче смирениемъ украшатися», «страннолюбиа не забывати», «съпротивословиа удалятися» и «ни во что ставить честь и славу жизни этой, но вместо этого от Бога воздаяния ожидать, небесных вечных благ наслаждения». По сути дела, в этом завещании, в краткой форме, выражены все главные составляющие идеи «высокого жития».

Проповедуя «высокое житие», Сергий Радонежский призывал иноческую братию, прежде всего, к полному отказу от мирских соблазнов –  богатства, власти, ненависти, насилия. Он считал, что все эти мирские заботы тяготят душу и мешают иноку сосредоточиться на молитве. «А ничим же пещися неполезными, но паче уповати и възирати къ Богу, могущему кръмити нас, одевати, и въсемь промышляти нами, и от Него ожидати потребных нами добрых и полезных душам и телом нашимь», – говорил Сергий.  

Поэтому в самом Троицком монастыре практиковались нищелюбие, отказ от частной собственности, смирение и любовь. Но, в то же время, Сергий не приветствовал полной нищеты или побирушничества, чем занимались монахи иных обителей. Троицкий игумен очень высоко ценил человеческое достоинство, которое дано от Бога и которое человек обязан соблюдать. Поэтому троицкие иноки практиковали каждодневный совместный труд для добывания средств к существованию. Больше того, если жители окрестных сел привозили инокам провизию, то по велению игумена, они сначала совершали молитву во славу Божию, потом кормили гостей, и уже в последнюю очередь сами приступали к трапезе.

Отказ от всего мирского должен был способствовать тому, чтобы иноки хранили «чистоту души», как необходимое условие «высокого жития». В этом смысле Сергий Радонежский следовал древней монашеско-аскетической традиции. Однако, по его мнению, достижение душевной чистоты не было связано с практикой «истязания плоти» в том виде, как ее понимали, например, к Киево-Печерском монастыре. Житие сообщает, что еще в то время, когда иноки жили «особно», Сергий вел строгую постническую жизнь, а добродетели его были таковы: «алкание, жадание, бдение, сухоядение, на земле легание, чистота телесная и душевнаа, устнама млъчание, плотскаго хотениа умръщвение, труди телеснии, смирение нелицемерное, молитва непрестающиа, разсуждение доброразсудное, любовь совръшенаа, худость ризъная, память смертнаа, кротость с тихостию, страх Божий непрестанный». При этом Житие подчеркивает особое значение идеи страха Божия, которым преподобный оградился от грехов. Однако сам страх Божий – это лишь начало подвига, «зачало есть всякой добродетели».  

Немаловажным условием «высокого жития» были идеи смирения и любви. Троицкий игумен был необычайно скромен, всеми силами избегая славы, чинов и власти. Так, отказываясь от митрополичьей кафедры, он говорил: «Кто есмь азъ, грешный и худейши паче всехъ человекъ?».

Нередко паломники, пришедшие поглядеть на всем известного подвижника и ожидавшие увидеть грозного церковного иерарха, принимали Сергия Радонежского за простого монаха, настолько он не отличался от остальной братии. И это было вполне закономерно. Ведь, по убеждению Сергия, соблазн «первого места» среди людей едва ли не равен самым страшным демоническим соблазнам, которые испытал он сам в первые годы своего пустынножительства и которые испытывает каждый человек. Исцеление же подобных духовных недугов и возможно только через смирение и любовь. И Сергий Радонежский всей своей жизнью доказывал окружающим –  жизнь можно устраивать только добром и любовью, ибо, отвечая злом на зло, человек порождает новое зло.

Необходимой составляющей «высокого жития» являлась идея «внутренней» духовной свободы как высшей степени свободы вообще. В основе этой идеи лежат слова Иисуса Христа: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Развитая впоследствии в трудах Отцов Церкви, идея «внутренней свободы» получила свое яркое воплощение в жизни и деятельности преподобного Сергия Радонежского.  

Суть этой идеи в следующем. Человек под действием благодати Святого Духа способен познать Божию истину и вступить на путь спасения. Познание истины убеждает человека в бессмысленной суетности мирских забот, но, одновременно, многократно укрепляет его духовные силы. Следовательно, овладевший истиной человек оказывается свободным по отношению к окружающему миру и ко злу, которое этот мир наполняет. Более того, он начинает противостоять злу.

«Внутренняя свобода» – это высшая степень свободы потому, что человек в своих помыслах и поступках максимально приближается к Божественному образу. Никакая другая разновидность свободы, а особенно та свобода, которая установлена в человеческих законах, не могут сравниться со свободой «внутренней». Ведь если в сердце человека живет Божия Благодать, то ничто не может помешать ему быть свободным, ибо под воздействием этой Благодати человек совершает именно те поступки, которые внушены ему Самим Господом.

Примерами «внутренней свободы» преподобного Сергия могут служить многочисленные случаи, когда он совершенно свободно обращается с князьями, епископами и многими сильными мира сего, которые приводятся в его Житие. Озабоченный только служением Господу, он оказывается выше и свободнее многих, наделенных реальной мирской властью.

Надо сказать, что идея «внутренней свободы» со временем стала очень влиятельной в отечественной религиозно-философской мысли и в литературно-художественном творчестве. Эта идея нашла свое отражение и выражение практически во всех учениях русских любомудров и во многих произведениях русских писателей. Более того, в идее «внутренней свободы» Сергий Радонежский выразил одно из важнейших качеств русского национального самосознания.

Еще одно из условий «высокого жития» – и для отдельного человека, и для монастырской обители, и для общества в целом, – преподобный Сергий видел в единомыслии.  

Единомыслие для отдельного человека – это единство души, полностью посвященной служению Господу. Для обители – это единство помыслов и действий всех иноков, которые своим подвигом умножают Христову Любовь на земле и подают пример остальным людям. Для общества –  это идея единства Руси, благодаря которому Русь только и может спастись.

И совсем неслучайно то, что обитель, основанная преподобным Сергием, была посвящена Святой Троице. Сергий Радонежский видел в Троице высший христианский образ Единства и Любви, ибо ипостаси Святой Троицы единосущны, не разделены отношениями старшинства и младшинства, не знают ненависти, но исполнены Любви.

3. Комментированное чтение «Жития преподобного и богоносного отца нашего, игумена Сергия, чудотворца, написанного премудрейшим Епифанием».

– Согласно агиографическому канону, «Житие Сергия» имеет трехчастную структуру: вступление, собственно повествовательная часть и заключение. Какую задачу ставит автор его во вступлении, как характеризует себя и святого старца?

Епифаний традиционно начинает своё писание с вознесения благодарности Богу и похвалы старцу Сергию, «пречудному и предоброму», к которому «с верою всегда прибегаем, великое утешение душам нашим получаем и …пользу имеем». Монах с удивлением отмечает, что по прошествии 26 лет со времени ухода Преподобного никто не написал его житие: «большие не желали, а меньшие не смели».

Повествователь сообщает о решении рассказать нам историю святого, принятом по смерти старца. Согласно этикетной формуле, преуменьшая и уничижая свои достоинства, Епифаний говорит о желании писать, выдержавшем испытание временем: в течение двадцати лет он собирал свитки, готовя главы о житии святого, и, испросив совета двух «премудрых, рассудительных и разумных старцев», приступил к труду.

Также автор-повествователь ссылается в качестве авторитетного мнения на святое Писание и на слова Василия Великого: «Будь последователем праведных и их житие и деяния запечатлей в сердце своём». Следуя канонам стиля «плетение словес», Епифаний приводит пространное рассуждение о том, с какими трудностями столкнётся он, «безгласный и бездельный», в реализации своего замысла: «Как не может малая ладья, нагружённая большим и тяжёлым грузом, плыть, так надлежащая беседа превосходит наш ум и немощь». Но всё же приступает к описанию жизни святого.

– Что сообщает Епифаний в «Житии…» о родителях будущего  святого Сергия? Какими чудесами сопровождалось появление на свет Варфоломея?

В соответствии с житийными канонами, «премудрый» рассказывает о добродетелях и вере Кирилла и Марии, ставших родителями Преподобного, а также описывает чудеса, предшествовавшие появлению на свет будущего основателя Троице-Сергиевой Лавры. Так, во время Литургии младенец во чреве трижды прокричал, чем вызвал недоумение и страх прихожан. Мать же Варфоломея верно истолковала это знамение и с тех пор «младенца в утробе носила, как некое сокровище многоценное, как драгоценный камень, как чудный бисер и как сосуд избранный». Остерегаясь всякой скверны, Мария строго держала пост и обещала, посоветовавшись с мужем, посвятить мальчика Церкви. Одобряя такое решение, повествователь позволяет себе отступление с похвалой родителям и славой Богу: «О добрая вера! О теплоты благость!» И после рождения ребёнок показывал всем пример истинно христианского поведения в соблюдении постных дней, не принимая грудь по средам и пятницам. Иерей Михаил, крестивший Варфоломея, подтвердил мысль об избранности младенца – будущего «служителя Святой Троицы».

Епифаний размышляет: «Нам же думается так: ребенок этот с детства был почитателем Господа, уже в материнской утробе и после рождения он навык богомыслию, от самых пеленок он познал Господа и воистину Его услышал; лежа в пеленках в колыбели, он привыкал к посту; питаясь материнским молоком, он вместе с вкушением этого плотского молока учился воздержанию; будучи возрастом младенец, он, выше естества, предначинал пощение; с младенчества он был питомцем чистоты, вскормленный не столько молоком, сколько благочестием; до своего рождения он был предызбран и предуготован Богу, когда, будучи в утробе матери, он трижды прокричал в церкви, чему дивятся все, кто слышит об этом».

«Достойно удивления также и то обстоятельство, что он прокричал не один раз или два, но трижды, являя тем, что он будет учеником Святой Троицы, так как число три честнее всех других чисел и весьма почитается, потому что везде число три является источником и началом всего доброго и спасительного, приведу примеры: трижды Господь воззвал к пророку Самуилу; тремя камнями из пращи Давид поразил Голиафа; трижды Илия повелел лить воду на поленья, сказав: "Сделайте это трижды" [3 Цар. 18, 34], и три раза так сделали; также трижды Илия дунул на отрока и воскресил его; три дня и три ночи пророк Иона находился внутри кита; три отрока погасили в Вавилоне печь огненную, тричисленным было услышанное пророком Исаией, видевшим Серафимов своими глазами на небе пение Ангелов, которые возглашали Трисвятое: "Свят, свят, свят, Трисвятое: "Свят, свят, свят Господь Саваоф! " [Ис. 6, 3]. В возрасте трех лет была введена во храм, в Святая Святых, Пречистая Дева Мария; в тридцать лет Христос был крещен Иоанном в Иордане; трех учеников Христос возвел на Фавор и преобразился перед ними; через три дня Христос воскрес из мертвых; трижды Христос после воскресения спросил: "Петр, любишь ли ты меня? " [Ин. 21, 15–17]. Как же я говорю о числе три и не вспомню о великой и страшной тайне Триединого Божества: в Трех Святынях, Трех Образах, Трех Ипостасях, в Трех Лицах – Единое Божество Пресвятой Троицы, Отец, и Сын, и Святой Дух, – Триипостасное Божество, у Которого одна сила, одна власть, одно владычество? Подобало и этому младенцу трижды прокричать еще в утробе матери, прежде рождения на свет, в предзнаменование того, что он будет некогда учеником Троицы, что и сбылось, и многих приведет к разумению и познанию Бога, уча своих словесных овец веровать во Святую Троицу, Единосущную во Едином Божестве.

Не явное ли это указание на то, что с ребенком в будущем произойдут удивительные и досточудные вещи! Не истинное ли это прообразование его будущей жизни, которое исполнится впоследствии в его чудных деяниях! Видевшие и слышавшие о первых знамениях должны верить и последующим событиям. Еще до рождения святого Бог предызбрал его – не без особенной цели, не вотще было дано на удивление многим это первое знамение, но оно было предвестником всего, что совершилось впоследствии. Об этом мы постарались рассказать, потому что повествуем о чудной жизни пречудного человека».

– Как рождение Преподобного Сергия вписывается автором «Жития…» в исторический контекст?

Епифаний сохраняет историческую конкретность повествования, указывая на время рождения святого, как на эпоху царствования царя Андроника при архиепископе Константинопольском Калисте, при великом князе Дмитрии Михайловиче, при епископе всея Руси Петре, «когда была рать Ахмылова».

Это вскоре даст историкам повод спорить о точной дате рождения Сергия: 1314 или 1322 год. Второй версии придерживается и Д. М. Балашов, о чём пишет в своём романе «Похвала Сергию».

– О каком важнейшем событии в жизни отрока Варфоломея рассказывает Епифаний, желая подчеркнуть избранность будущего святого?

Отрок Варфоломей, посланный как-то отцом отыскивать скот, обрёл «некоего черноризца», «странника незнакомого, в сане пресвитера, святолепного и ангеловидного, стоявшего на поле под дубом и прилежно со слезами молитву творившего». Этот странник, сотворив молитвы и дав Варфоломею кусочек просфоры, благословил отрока на учение, в чём ранее сын Кирилла и Марии не смог преуспеть: «Да будет тебе известно, что от сего дня дарует тебе Господь способность к грамоте лучшую, чем у братии твоей и сверстников твоих». Чезноризец по просьбе Варфоломея посетил их дом и еще раз подтвердил знамение Господа.

Епифаний, давая оценку событиям, позволяет себе дидактическое отступление от основной сюжетной канвы: «Добрый отрок этот достоин был даров духовных, ибо от самых пелёнок Бога познал, и Бога возлюбил, и Богом спасён был».

– Как в отрочестве и юности проявляется святость Варфоломея? Какие семейные события заставляют отложить назначенный уход в монастырь?

Автор «Жития…», согласно жанровым законам, рассказывает нам о добродетелях отрока: «К детям играющим не ходил и с ними не играл, пустословным праздным разговорам не внимал, также со сквернословцами и смехотворцами не водился, только упражнялся в славословии божием и тем наслаждался». 

В главе 5 «О переселении родителей святого» Епифаний рассказывает о причинах обнищания родителей Варфоломея – ростовских бояр: «…из-за частых хождений с князем в Орду, частых набегов татар на Русь, частых татарских посольств, из-за многих тяжких даней и сборов ордынских, из-за частого недорода хлеба. Но хуже всех этих бед было великое нашествие татар во главе с Федорчуком Туралыком, случившееся в то время, после которого в течение года продолжались насилия, потому что великое княжение досталось Великому князю Ивану Даниловичу, и Ростовское княжество также отошло к Москве. Горе, горе тогда было городу Ростову, а особенно ростовским князьям, так как у них были отняты власть, княжество, имения, честь и слава – все отошло к Москве».

«В то время по повелению Великого князя из Москвы в Ростов был послан воеводой один из вельмож, по имени Василий, по прозвищу Кочева, и с ним Мина. Когда они приехали в Ростов, там начались жестокие насилия над жителями и умножились гонения. Многие из ростовцев поневоле отдавали свое имущество москвичам, а сами получали взамен побои и оскорбления и уходили с пустыми руками, являя собой образ крайнего бедствия, так как не только лишались имущества, но и получали раны и увечья, печально ходили со следами побоев и все сносили безропотно. Да и к чему много говорить? Москвичи настолько осмелели в Ростове, что подняли руку даже на самого градоначальника, старейшего ростовского боярина по имени Аверкий, которого повесили вниз головой и так оставили, надругавшись. Сильный страх охватил всех, кто видел и слышал это, – не только в Ростове, но и во всех его окрестностях». «В Радонеж переселилось много людей, так как из ростовских земель жители разбегались из-за насилий и притеснений».

Так «добродетельный отрок, сын добродетельного боярина» оказался в новом месте, где ему суждено было прославиться на весь мир.

Узнаём мы и о судьбах братьев Варфоломея и просьбе родителей не покидать их: «Чадо! Подожди немного и потерпи ради нас: мы стары, бедны, больны и некому ухаживать за нами. Твои братья Стефан и Петр женились и думают, как угодить женам; ты же, неженатый, думаешь, как угодить Богу, – ты избрал благую часть, которая не отнимется у тебя. Только поухаживай за нами немного и, когда проводишь нас, своих родителей, до могилы, тогда сможешь осуществить свое намерение. Когда положишь нас в могилу и засыплешь землей, тогда исполнишь свое желание».

– Как начинается отшельничество Варфоломея? Когда принимает он монашеский постриг?

Вместе со Стефаном они «исходили много лесов и наконец пришли в одно пустынное место в чаще леса, где был источник воды. Братья обошли то место и полюбили его, ибо Бог направлял их. Помолившись, они начали своими руками рубить лес и на своих плечах приносили бревна на выбранное место. Сначала братья сделали себе хижину для ночлега, с чуланом, и устроили над ней крышу, потом построили келию, огородили место для небольшой церковки и срубили ее. Когда была завершена постройка церкви и пришло время освящать ее, блаженный юноша сказал Стефану: «Поскольку ты мой старший брат по рождению и по плоти, но более по духу, мне следует слушаться тебя, как отца. Сейчас мне не с кем советоваться обо всем, кроме тебя. Усердно молю тебя ответить на мой вопрос: вот, церковь уже поставлена и закончена, пришло время освящать ее; скажи мне, в день какого святого будет престольный праздник нашей церкви, во имя какого святого освящать ее?»

В ответ Стефан сказал Варфоломею: «Зачем ты спрашиваешь и для чего искушаешь меня и допытываешься? Ты сам знаешь ответ на свой вопрос не хуже меня, потому что отец и мать, родители наши, много раз говорили тебе при нас: «Блюди себя, дитя! Не наш ты сын, но Божий дар, потому что Бог избрал тебя, еще когда мать носила тебя в утробе, и дал о тебе знамение до рождения твоего, когда ты трижды прокричал на всю церковь во время пения святой литургии, так что все люди, стоявшие там и слышавшие, удивились и ужаснулись, говоря: «Кем будет этот младенец?» Но священники и старцы, мужи святые, ясно поняли и истолковали это знамение, говоря: «Поскольку в чуде с младенцем отобразилось число три, это означает, что ребенок будет учеником Святой Троицы и не только сам будет благочестиво веровать, но и многих других соберет и научит веровать в Святую Троицу». Поэтому тебе подобает освятить эту церковь во имя Святой Троицы. Это будет не наше измышление, но Божие изволение, предначертание и избрание, ибо Господь так пожелал. Да будет имя Господа благословенно вовеки!» Когда Стефан закончил, блаженный юноша вздохнул из глубины сердца и ответил: «Правильно ты сказал, господин мой. Любезно мне слово твое, и я того же хотел и замышлял. Душа моя желает создать и освятить церковь во имя Святой Троицы. Смирения ради я спрашивал тебя, и Господь Бог не оставил меня – дал мне по желанию моего сердца и хотения моего не лишил меня».

Так решив, братья взяли благословение на освящение церкви у епископа. Из города от Митрополита Феогноста приехали священники и привезли с собой священные предметы: антиминс, мощи святых мучеников и все, что нужно для освящения церкви. Церковь была освящена во имя Святой Троицы по благословению Преосвященного Архиепископа Феогноста, Митрополита Киевского и всея Руси, при Великом князе Симеоне Ивановиче, думаю, что это произошло в начале княжения его. Справедливо церковь эта была названа именем Святой Троицы, ибо она была поставлена благодатью Бога Отца, милостью Сына Божия и споспешением Святого Духа.

Стефан, построив и освятив церковь, еще некоторое время прожил в пустыне с братом и увидел, что пустынная жизнь трудна, прискорбна, сурова: во всем нужда, во всем лишения, неоткуда взять ни еды, ни питья, ни чего-либо другого нужного для жизни. К тому месту не было ни дорог, ни привоза ниоткуда, вокруг этой пустыни поблизости не было ни сел, ни домов, ни людей, живущих в них; не вела туда никакая тропа людская, и не было ни прохожих, ни посетителей, но вокруг со всех сторон стоял лес – безлюдная чаща и глушь. Глядя на нее и тяготясь своей жизнью, Стефан оставил пустыню и родного брата, Преподобного пустыннолюбца и пустынножителя, и ушел оттуда в Москву.

Преподобный отец наш не принимал ангельского образа до тех пор, пока не изучил весь монастырский устав – и монашеский порядок, и все прочее, что требуется монахам. Всегда, во всякое время, с большим усердием, с желанием и со слезами он молился Богу, дабы ему сподобиться ангельского образа и приобщения к лику иночествующих. Поэтому он позвал к себе в пустыньку, о которой мы говорили, одного духовного старца, украшенного священническим саном, почтенного благодатью пресвитерства, саном игумена, по имени Митрофан. Варфоломей просил его с мольбой и, смиренно кланяясь в ноги, радостно преклонил свою голову пред ним, желая от него пострижения в иночество. Святой неоднократно повторял свою просьбу: «Отче! Сотвори любовь – постриги меня в монашеский чин, ибо я давно, с юности моей, желаю этого, но воля родителей удерживала меня. Ныне, от всего освободившись, я жажду пострига; как олень стремится к источнику водному, так жаждет душа моя иноческой и пустынной жизни».

Игумен немедля вошел в церковь и постриг его в ангельский образ, в седьмой день месяца октября, на память святых мучеников Сергия и Вакха. В монашестве ему было дано имя Сергий, так как в то время давали имена не рассуждая и не считаясь с мирским именем, но какого святого память отмечалась в день пострига, такое имя и давали постригавшемуся. Святому было, когда он стал иноком, двадцать три года. А в церкви, о которой упоминалось, созданной самим Сергием и названной в честь Святой Троицы, игумен вместе с чином пострига совершил Божественную литургию. Блаженный Сергий, новопостриженный инок, после совершения пострига причастился Святых Тайн, Пречистого Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа – он сподобился такой святыни, будучи ее достоин. И вот после святого причащения или во время самого причащения на него снизошли и вселились благодать и дар Святого Духа. Откуда это известно? Там присутствовали некоторые люди, ставшие верными свидетелями того, что, когда Сергий причастился Святых Тайн, вся церковь внезапно наполнилась благоуханием, которое ощущалось не только в церкви, но и вокруг нее. Все видевшие причастие Преподобного и ощутившие это благовоние прославили Бога, так прославляющего Своих угодников.

Он был первым иноком, постриженным в той церкви и в той пустыни, первоначальным в той обители, но конечным своей мудростью; начальным по счету, но конечным своими трудами. Я скажу, что он был и начальным и конечным, ибо многие впоследствии постриглись в той церкви, но ни один из них не смог достичь степени его совершенства; многие так же начинали, но не все так закончили; многие потом иночествовали в том месте – при жизни Сергия и после него – поистине все они были добродетельны, но не вошли в меру его духовного возраста. Это был первый инок в том месте, положивший начало иноческим подвигам и ставший образцом для всех остальных насельников той обители. С пострижением он не только отсекал волосы головы своей, но вместе с бесчувственными волосами он отсекал плотские желания; совлекаясь мирских одежд, он с ними отвергал от себя эти желания. Он совлекся и сложил с себя ветхого человека, чтобы облечься в нового. Крепко препоясав свои чресла, он приготовился мужественно начать духовные подвиги; оставив мир, он отрекся от него и от всего, что в мире, – от имущества и всех остальных житейских благ. Попросту говоря, он разорвал все узы мирские и, как орел, взмахнувший легкими крыльями и взлетевший на высоту воздушную, покинул мир и все мирское, бежал от всех житейских попечений, оставив семью, всех близких и родственников, дом и отечество, подобно древнему патриарху Аврааму.

Блаженный находился в церкви семь дней, ничего не вкушая, кроме просфоры из рук игумена; от всего отстранившись, он пребывал в непрестанном посте и молитве. Песнь Давида постоянно была на устах его, он утешал себя словами псалмов и ими же славословил Бога. Так он пел в безмолвии, благодаря Бога: «Господи! возлюбил я красоту дома Твоего и место жилища славы Твоей [Пс. 25, 8]; дому Твоему Господи, принадлежит святость на долгие дни [Пс. 92, 5]. Как вожделенны жилища Твои, Господи сил! Истомилась душа моя, желая во дворы Господни; сердце мое и плоть моя возрадовались о Боге живом. И птица находит себе жилье, и горлица гнездо себе, где положить птенцов своих. Блаженны живущие в доме Твоем [Пс. 83, 2–4]; во веки веков будут они восхвалять Тебя [Пс. 83, 5]. День один во дворах Твоих лучше тысячи: лучше быть у порога в доме Бога моего. нежели в жилище грешников» [Пс. 83, 11].

Провожая игумена, постригшего его, Сергий с великим смирением сказал: «Вот, отче, сегодня ты уходишь отсюда, а меня, убогого, как я и хотел, оставляешь одного. Долгое время я всеми помыслами моими и желаниями стремился к тому, чтобы жить одному в пустыне, без единого человека. Издавна я просил этого у Бога в молитвах, постоянно держа в уме и вспоминая слова пророка: Я удалился, убежав, и остался в пустыне, надеясь на Бога, спасающего меня от малодушия и от бури [Пс. 54, 8–9]. И поэтому услышал меня Бог и внял гласу моления моего. Благословен Бог, Который не отверг молитвы моей и не отвратил милости Своей от меня [Пс. 65, 19–20]. И сейчас я благодарю Бога, сподобившего меня по моему желанию одному жить в пустыне, иночествовать и безмолвствовать. Ты же, отче, ныне уходя отсюда, благослови меня, смиренного и помолись о моем уединении, а также и научи меня, как жить мне одному в пустыне, как молиться Богу, как избегать вреда душевного, как противиться врагу и помыслам гордыни, от него исходящим. Ведь я неопытен; будучи новопостриженным, новоначальным иноком, я должен обо всем спросить совета у тебя».

Игумен, как бы в ужасе, ответил, удивляясь: «Меня ли ты спрашиваешь о том, что знаешь не хуже нас, о честная глава! Ты стал для нас образцом смирения, но все же ныне отвечу тебе, как и подобает мне, словами молитвы: Господь Бог, еще раньше избравший тебя, да будет милостив к тебе, да вразумит и научит тебя и да исполнит тебя радости духовной». Немного побеседовав с Сергием о духовной жизни, старец хотел уже уйти. Но Преподобный Сергий, поклонясь ему до земли, сказал: «Отче! Помолись за меня Богу, чтобы Он помог мне терпеть плотскую брань, бесовские искушения, нападения зверей и труды в пустыне». Игумен же в ответ сказал: «Апостол Павел говорит: «Верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил» [1 Кор. 10, 13], и еще: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» [Флп. 4, 13]». И снова, уходя, игумен вручил его в руки Божии и оставил в пустыне одного иночествовать и безмолвствовать.

Сергий, провожая игумена, еще раз попросил у него благословения и молитвы. Игумен же сказал Преподобному Сергию: «Вот я ухожу отсюда, а тебя вручаю Богу, Который не допустит гибели Преподобного Своего, Который не даст грешным поднять жезл на жизнь праведных, Который не предаст нас в зубы грешников. Господь любит праведника и не оставит преподобных Своих, но навеки сохранит их; Господь сохранит тебя во всех делах твоих отныне и навеки, аминь». Сказав это и помолившись, игумен Митрофан благословил Сергия и оставил его, вернувшись туда, откуда пришел.

Читающим Житие следует знать, в каком возрасте постригся Преподобный. Ему можно было дать больше двадцати лет по внешнему виду, но более ста лет – по остроте разума, ибо хотя он был молод телом, но духовным разумом он был стар и совершенен, по Божественной благодати. После ухода игумена Преподобный Сергий подвизался в пустыне, живя в одиночестве, без единого человека. Кто может рассказать о его трудах, кто в силах поведать о его подвигах, которые он совершил, живя один в пустыне? Мы не можем передать, сколько духовных трудов и усилий он положил в начале своей отшельнической жизни, сколь продолжительное время и сколько лет он мужественно пребывал в этом пустынном лесу. Твердая и святая его душа стойко выносила все испытания вдали от человеческого лица, безукоризненно и непреткновенно исполняла устав иноческой жизни, сохраняя его в чистоте и неизменности.

Какой ум может представить себе и какой язык сможет передать желания святого, его первоначальное рвение, любовь к Богу, тайную доблесть его подвига; возможно ли правдиво описать уединение святого, его дерзновение, стенания, непрестанные молитвы, которые он обращал к Богу; кто расскажет о его слезах теплых, душевном плаче, сердечных воздыханиях, всенощных бдениях, усердном пении, непрестанных молитвах, стоянии без отдыха, прилежном чтении, частых коленопреклонениях, голоде, жажде, лежании на земле, духовной нищете, во всем скудости и недостатке: что ни назови – ничего не было. Прибавим ко всему этому борьбу с бесами – видимые и невидимые сражения, столкновения, страхования от демонов, диавольские наваждения, страшилища пустыни, ожидание неизвестных бед, встречи и нападения свирепых зверей. Возвышаясь над всеми бедами бесстрашной душой и отважным сердцем, Сергий умом оставался покоен, не ужасался вражеским козням, свирепым хитростям и нападениям. К нему часто приходили дикие звери, не только ночью, но и днем, – стаи волков, воющие и ревущие, иногда медведи. Преподобный Сергий хотя немного боялся их, как всякий человек, но, однако, обращал усердную молитву к Богу и ею укреплялся и таким образом, по милости Божией оставался невредимым: звери уходили от него, не причинив ему никакого зла. Когда только начинало обустраиваться то место, Преподобный Сергий претерпел много нападений и скорбей от бесов, зверей и гадов. Но никто из них не прикоснулся к нему и не причинил ему вреда, потому что благодать Божия хранила его. Пусть никто не удивляется этому, зная воистину, что если Бог живет в человеке и Святой Дух почиет на нем, то все творение ему покоряется; как в древности первозданному Адаму до нарушения им заповеди Господней, так же и Сергию все покорялось, когда он жил один в пустыне.

– Расскажите о принятии Сергием игуменства и создании Святой обители. Какие подробности монашеского быта и жизни Древней Руси становятся нам известны благодаря «Житию…»?

Вначале собралось не очень много монахов – не больше двенадцати человек; среди них был некий старец Василий, по прозванию Сухой, который одним из первых пришел с верховьев Дубны; другой – по имени Иаков, по прозванию Якута, он был за посыльного, его всегда отправляли по делам, за особенно нужными вещами, без которых нельзя обойтись; еще один, по имени Онисим, диакон, и отец диакона, по имени Елисей. Когда келии были срублены и обнесены невысоким забором, у ворот поставили привратника. Преподобный трудился на всех монастырских послушаниях: носил на плечах дрова и, наколов и разрубив на поленья, разносил по келиям. Но зачем я вспоминаю о дровах? Поистине удивителен был вид обители в то время: лес стоял от нее недалеко – не так, как теперь, но над строящимися и уже поставленными келиями, осеняя их, шумели деревья. Вокруг церкви повсюду были видны колоды и пни, здесь же сажали различные семена и выращивали огородные овощи. Но вернемся к прерванному повествованию о подвиге Преподобного Сергия, о том, как он усердно служил братии, как купленный раб: колол для всех дрова, как было сказано, толок и молол жерновами зерно, пек хлеб, варил еду и заготавливал другие съестные припасы для братии, кроил и шил обувь и одежду и, зачерпнув воду в бывшем неподалеку источнике, носил ее в двух ведрах на своих плечах в гору и ставил у келии каждого брата.

Ночи Сергий проводил в молитвах без сна; он питался только хлебом и водой, да и этого употреблял понемногу, и ни одного часа не оставался праздным. Так он победил свою плоть суровым воздержанием и великими трудами. Когда бес возбуждал в нем плотские волнения, Преподобный прилагал к своим подвигам еще большиестарания, заботясь о процветании места того, чтобы труд его был угоден Богу. И что бы он ни делал, на устах его всегда был псалом, в котором говорится: «Всегда видел я Господа пред собою, ибо Он одесную меня; не поколеблюсь» [Пс. 15, 8]. Пребывая в молитвах и в трудах, он истончил и иссушил свою плоть, ради того чтобы стать гражданином Небесного града и жителем Вышнего Иерусалима.

Прошел один год, и вышеназванный игумен, который постриг блаженного Сергия, занемог и, некоторое время поболев, умер, преставившись от этой жизни ко Господу. Преподобный Сергий очень горевал и воссылал прилежную молитву к Господу, прося о том, чтобы Бог дал Игумена, наставника обители, отца и управителя, который сможет вести духовный корабль земной жизни братии к пристани спасения и избавит его от потопляющих волн – нападений злых духов. Так он молился Богу, прося Игумена и истинного устроителя тому месту, и Бог услышал молитву Своего угодника и внял его молению, чтобы не оказались ложными слова Давида: желание боящихся Его Он исполняет, и молитву их слышит, и спасет их [Пс. 144, 19]. Бог пожелал дать в Игумены обители самого просившего просителя, праведного управителя; кого просил Сергий, того и получил, – нашел и приобрел поистине праведного управителя, способного руководить обителью. Он просил не себя, но кого-нибудь другого, кого Бог даст; Провидец Господь, знающий будущее, желая возвысить, устроить и прославить то место, не нашел никого лучше Сергия, но именно самого просившего даровал братии, зная, что он преуспеет в управлении, во славу Его святого имени.

Автор «Жития…» рассуждает: «Как же и каким образом началось игуменство Сергия? Бог вложил в сердца братии желание сделать так, чтобы Сергий начальствовал над ними. Собравшись вместе, поразмыслив, посоветовавшись между собой и укрепив сердца верой, братия все вместе пришли к Преподобному Сергию, говоря: «Отче! Мы не можем жить без Игумена! Ныне мы пришли к тебе открыть наши мысли и желания: мы очень хотим, чтобы ты был нашим Игуменом и наставником душ и тел, чтобы мы приходили к тебе с покаянием исповедоваться в своих грехах; хотим каждый день получать от тебя прощение, благословение и молитву и видеть, как ты ежедневно совершаешь святую литургию; хотим причащаться Пречистых Таин из честных твоих рук. Ей, честной отец, таково наше общее желание, не откажи нам».

Преподобный Сергий вздохнул из глубины души и сказал им: «У меня и помысла не было стать Игуменом, душа моя желает одного – скончаться в иноках на этом месте. Не принуждайте меня, но оставьте меня Богу, и Он что захочет, то и сделает со мной». Они же ответили: «Мы, отче, желаем, чтобы был ты нашим Игуменом, а ты отказываешься. В таком случае или сам будь Игуменом, или иди и попроси нам Игумена у епископа. Если же ты не сделаешь так, то из-за этого нестроения мы все уйдем отсюда». Преподобный Сергий, сердечно страдая, снова сказал им: «Давайте сейчас разойдемся по своим келиям и прилежно помолимся Богу, чтобы Он объявил и открыл нам, что следует делать», и все разошлись по келиям.

Блаженные старцы ещё дважды приходили  умолять Преподобного, они приводили прежние доводы и прибавили новые, вот что они говорили: «Мы, о духоносный отец, не желаем спорить с тобой; наставляемые Богом, мы пришли к тебе сюда с желанием подражать твоей жизни и добродетели и с надеждой сподобиться наслаждения будущих благ. Если же ты не хочешь заботиться о наших душах и быть пастырем у нас, словесных овец, мы уходим с этого места и от храма Святой Троицы и невольно нарушаем наш обет. И будем блуждать, как овцы без пастуха, в горах гордости и распутства; предаваясь дурным мыслям, будем побеждены мысленным зверем, то есть диаволом. Ты же дашь ответ беспристрастному Судии – Вседержителю Богу». Так братия говорили Преподобному, устрашая возмездием и угрожая наказанием, ибо уже много дней подряд они умоляли Сергия то со смирением, кротостью и лаской, то с плачем, резкими упреками и угрозами. Но Преподобный, крепкий душою, твердый в вере, смиренный умом, на ласковые слова не отзывался и угрозам не внимал, но был выше угроз.

Братия долго принуждали его стать Игуменом, он же, смиренномудрый, не хотел принять игуменство и отложить присущее ему с детства и приближающее к Богу смирение. Но в нем победила сердечная любовь к братии, усердие и забота о них – и он почти согласился на их мольбу. После этой беседы Преподобный Сергий вздохнул из глубины сердца и, возложив все свои мысли и упование на Вседержителя Бога, сказал им с душевным смирением: «Отцы и братия! Я не буду вам перечить, предавшись воле Господней, ибо Бог видит сердца и помыслы. Пойдемте в город к епископу».

Епископ Афанасий Волынский рукоположил Сергия в священнический сан и повелел ему совершить святую литургию и своими руками принести Бескровную Жертву. Преподобный отец Сергий исполнил все повеления со страхом и духовной радостью, став «пастырем, сторожем и врачом духовной братии».

Отныне Сергию было вручено предводительство Божиим воинством на том месте, где Бог судил ему вести за собой к общему для всех Владыке и Царю множество иноков – храброе духовное ополчение. Поскольку за чистоту своей жизни святой угодник Божий был достоин этой благодати, достоин быть предстоятелем и пастырем своей пастве – стаду словесных овец, он стал начальником святой обители, Богом поставленный на игуменство.

Автор пишет: «Кто бы мог подумать, что на месте, где прежде была лесная чаща, – пустыня, где жили зайцы, лисицы, волки, куда забредали медведи и где бесчинствовали бесы, – на этом месте будет поставлена церковь, воздвигнется великий монастырь, соберется множество иноков, которые и в церкви и в келиях будут славословить Бога и возносить к Нему непрестанные молитвы? Всего же этого зачинатель и основатель – Преподобный отец наш Сергий. Узнайте также, как Господь прославил Преподобного Своего. С тех пор как Сергий был поставлен Игуменом, в обители ежедневно совершалась святая литургия, просфоры для которой Преподобный пек сам – толок и молол пшеницу, просеивал муку, заквашивал и месил тесто. Так, испекши просфоры, он служил Богу своими праведными трудами, и никому другому из братии он не позволял печь просфоры, хотя многие этого очень хотели. Но Преподобный старался во всем быть и учителем и исполнителем: он сам варил кутью, скатывал свечи и вычитывал каноны».

Епифаний отмечает: «Преподобный отец наш Игумен Сергий, хотя и принял игуменство и стал старшим, не изменил своих монашеских правил, помня Сказавшего: «Кто из вас хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугой» [Мк. 9, 35]. Держа в сердце это поучение Спасителя, он смирял себя и ставил ниже всех, подавая всем пример: на работу он выходил раньше всех, первым приходил на службы в церковь и стоял, не прислоняясь к стене. С тех пор обитель стала расцветать и братия умножалась».

С самого начала своего игуменства Преподобный имел такой обычай: из всех, кто приходил к нему и хотел стать монахом, желая постричься, Сергий не прогонял никого – ни старого, ни юного, ни богатого, ни бедного, но всех принимал с любовью и радостью, только не сразу постригал желающего, но сначала повелевал ему надеть длинную свитку из черного сукна и в ней довольно долго ходить вместе с братией на все монастырские работы, пока не навыкнет всему монастырскому уставу; искушенных в монастырской жизни послушников Преподобный облекал в монашескую одежду, потом постригал в мантию и давал клобук; когда Преподобный видел, что какой-либо монах преуспевал в духовном подвиге и жил совершенной и чистой иноческой жизнью, такового удостаивал принятия святой схимы.

С того времени, когда началось игуменство Преподобного Сергия, когда Преподобный просиял в своей пустыни – в монастыре, названном Радонежским, когда имя его стало известно всюду, в разных селах и городах (ибо добродетель может озарить того, кто стяжал ее, не меньше, чем свеча – несущего ее), тогда многие христолюбцы ради любви к Богу стали издалека приходить к нему, оставляя житейскую суету и подставляя шеи под благой ярем Господень. Число учеников Преподобного умножалось, потому что источники благодати, жившие в его святой душе, притягивали к себе другие добродетельные души – словесных оленей, жаждавших духовной воды.

С самого основания обители блаженный установил следующий обычай: после повечерия, глубоким вечером, почти ночью, особенно в темные и долгие осенние и зимние ночи, помолившись в своей келии, Преподобный выходил из нее, чтобы обойти все келии монахов. Сергий имел попечение о своей братии, заботясь не только об их телесном благе, но и о душевном, поэтому он желал знать жизнь каждого из них и стремление к Богу. Если он слышал, что кто-то молится, или кладет поклоны, или в безмолвии с молитвой занимается рукоделием, или читает святые книги, или плачет и сетует о своих грехах, – об этих монахах он радовался, благодарил Бога и молился за них, чтобы они до конца довели подвиги добродетели. Претерпевший до конца, сказано, спасется [Мф. 10, 22].

Если же Преподобный слышал, что монахи беседуют, собравшись вдвоем или втроем, или смеются, он негодовал и, желая прекратить недозволенную беседу, ударял рукой в дверь или стучал в окошко и отходил. Таким образом он давал знать о своем приходе и своим невидимым посещением останавливал праздные беседы. На следующее утро он призывал к себе празднословивших, но и тогда не сразу запрещал им беседы, не обличал их с гневом и не наказывал, но издалека, тихо и кротко, как бы рассказывая притчи, беседовал с ними, желая узнать их прилежание и усердие к Богу. И если брат был послушливым, смиренным и горячим в вере и в любви к Богу, то вскоре, поняв свою вину, он со смирением, припав к земле, склонялся перед Сергием, умоляя простить его. Если же брат был непокорным, с сердцем, помраченным от бесов, если он стоял перед Игуменом, думая, что святой говорит ни о нем, и почитал себя безгрешным, пока Преподобный терпеливо обличал его, по слову Писания: «Пусть накажет меня праведник милостью своею и обличит меня» [Пс. 140, 5], то на такого непокорного брата Игумен накладывал епитимью, потому что тот не понял своей вины и не осознал своих грехов; и тогда, наставив на путь исправления провинившегося, Преподобный отпускал его. Так Сергий учил братию прилежно молиться Богу, не беседовать ни с кем после повечерия и не выходить из своей келии в чужие без крайней необходимости и нужды, но заповедовал каждому, уединившись в своей келии, втайне молиться Богу и заниматься по силе своим рукоделием, к которому способен, имея во все дни непрестанно на устах псалмы Давида.

– Вспомните, какие трудности претерпел Сергий, живя с монашеской братией. Опишите и прокомментируйте эпизод с работой на старца Данилу за решето гнилых хлебов.

Однажды в обители случилось искушение (вместе с искушением посылается и милость Божия): у Игумена закончились хлеб и соль, и во всем монастыре истощились съестные припасы. Преподобный Игумен установил для всей братии строгий порядок: если случалось такое искушение, что в обители недоставало хлеба или заканчивались запасы еды, то братии запрещалось выходить из монастыря для сбора подаяния у мирян по деревням и селам, иноки должны были оставаться в монастыре, просить у Бога и терпеливо ожидать Его милости. Что Преподобный повелел и заповедал братии, то выполнял и сам и терпел голод три или четыре дня, оставаясь совсем без еды.

По прошествии трех дней, на рассвете четвертого, Преподобный взял топор и пошел к одному старцу, жившему в монастыре, по имени Даниил, и сказал: «Я слышал, старче, что ты хочешь пристроить сени к келии. Я пришел к тебе, чтобы руки у меня не оставались без дела, позволь мне построить для тебя сени». Даниил отвечал: «Правда, я давно хочу их построить, и у меня все уже заготовлено для этого, вот только поджидаю плотника из деревни. С тобой я боюсь договариваться: ты, наверное, возьмешь с меня большую плату». «Я не возьму с тебя большой платы, – сказал Преподобный. – Нет ли у тебя гнилого хлеба, мне очень хочется его поесть. Ничего другого сверх этого я с тебя не потребую, потому что у меня нет и такого хлеба. Не говори, старче, что ты будешь ждать другого плотника – кто для тебя будет лучшим плотником?» Тогда старец Даниил вынес Преподобному решето с гнилым хлебом и сухими лепешками и подал со словами: «Если тебе так хочется этого хлеба, я охотно его отдам тебе, но больше у меня ничего нет». «Мне этого хватит с избытком, – ответил Игумен, – но побереги его до девятого часа: я не беру платы, пока мои руки не потрудились и я не закончил работы».

Сказав это, блаженный Сергий крепко затянул пояс и принялся за работу. С раннего утра до позднего вечера он тесал доски, долбил и ставил столбы и, с Божией помощью, к вечеру закончил постройку сеней. Поздно вечером старец Даниил снова вынес ему решето с хлебом – условленную плату за его дневной труд. Взяв хлеб, Сергий положил его перед собой, помолился, благословил и начал есть с одной водой, потому что ничего другого не было – ни похлебки, ни соли, ни какого-либо питья; это был у него и обед и вместе ужин. Некоторые из братии заметили, что, когда Сергий ел заработанный хлеб, у него изо рта исходила пыль от гнилости хлеба, и, наклонившись друг к другу, говорили: «Вот, братие, каково терпение и воздержание этого человека. Он ничего не ел четыре дня и утолил и смирил свой голод лишь к вечеру четвертого дня гнилым хлебом, да и этот гнилой хлеб он ест не даром, но заплатив за него дорогую цену».

Один из монахов возроптал тогда на Преподобного, поскольку братия уже два дня ничего не ели. Не имея еды, иноки возмутились и пришли к Сергию, ругая и понося его: «У нас хлеб заплесневел! Почему бы нам не сходить в мир и не попросить хлеба? Все мы смотрели на тебя, слушались и поступали так, как ты учил нас, а теперь из-за этого мы умираем от голода. Завтра мы уйдем отсюда туда, где жизнь лучше, и не вернемся, потому что мы не в силах терпеть здесь лишения и нищету». Впрочем, так роптали не все – один из братии говорил от лица всех.

После слов этого инока Игумен собрал всю братию. Видя, что монахи ослабели и предались унынию, Преподобный Сергий хотел исправить их малодушие своим долготерпением, кротостью и тихостью и начал беседовать с ними, поучая словами Священного Писания, Ветхого и Нового Завета: «О чем вы скорбите, братия? Почему смущаетесь? Уповайте на Господа, ибо написано: «Посмотрите на древние роды и увидите: кто уповал на Бога – был постыжен когда-либо? Или кто верил в Господа – и посрамлен был? Или кто пребывал в страхе Его – и оставлен был? Или кто призывал Его – и не был услышан и презрен был Им?» [Сир. 2, 10]. Господь говорит: «Не Я ли податель всякой пищи, изводящий плоды от земли и наполняющий ими житницы? Не Я ли кормитель всего мира и питатель вселенной, дающий пищу всякой плоти [Пс. 135, 25], дающий пищу в свое время, раскрывающий руку Свою, насыщая все живущее по благоволению?» [Пс. 144, 15–16]. В Евангелии Господь сказал: «Ищите же прежде Царствия Божия и правды его, и это все приложится вам [Мф. 6, 33]. Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» [Мф. 6, 26]. Поэтому потерпим, братия: терпением вашим спасайте души ваши [Лк. 21, 19]; претерпевший же до конца спасется [Мф. 10, 22]. Вы скорбите ныне из-за голода, посланного вам как испытание на короткое время, но если вы будете терпеть с верой и благодарностью, то это испытание послужит вам на пользу и доставит великую награду, потому что Божия благодать не дается без искушения, об этом сказано в «Лествице»: «Без испытания огнем золото не очищается; минует скорбь – дождемся радости, ибо сказано: Вечером водворится плач, а наутро радость [Пс. 29, 6]». Так и вы: сегодня терпите недостаток хлеба и другой пищи, а завтра насладитесь в изобилии всем потребным – и едой и питием. Я верую, что Господь не оставит этого места и живущих в нем».

Еще он беседовал с братией, как вдруг послышался стук в ворота. Привратник посмотрел в окошечко и увидел, что к воротам кто-то привез много хлеба. Будучи сам очень голоден, он от радости не отпер ворота, но, повернувшись, побежал к Преподобному Сергию со словами: «Отче! Благослови принесших хлебы! По твоим молитвам нам привезли много еды, и вот она у ворот». Преподобный повелел: «Отворите побыстрее ворота, пусть войдут». Когда ворота отворились, монахи увидели телегу и корзины со снедью и прославили Бога, пославшего им на землю все это – чудесно приготовленный ужин, чтобы накормить и насытить алчущие души и напитать их в день голода.

Преподобный Сергий повелел монахам позвать к столу тех, кто привез снедь, добавив: «Будучи голодными, насытьте сытых до сытости, накормите ваших кормильцев, напитайте питающих вас, угостите и почтите их, ибо они достойны угощения и почета». Хотя Преподобный был очень голоден, он не сразу попробовал принесенной приготовленной снеди, но приказал бить в било и отправился вместе с братией в церковь, чтобы отслужить молебен и воздать великую благодарность и похвалу Богу, Который не оставляет надолго Своих рабов, терпящих ради Него. Выйдя из церкви, Сергий сел с братией за трапезу, и перед ними были положены привезенные свежеиспеченные хлебы. Преподобный сотворил молитву, благословил хлебы и, разломив, разделил между своими иноками; все ели, насытились и прославили Бога, напитавшего их. А хлебы были теплыми и мягкими, как будто только что испечены, и на вкус чудесно сладкими, медвяными, как если бы они были пропитаны медовой сладостью и ароматом, или испечены с маслом из благовонных семян, или в них были добавлены благоуханные пряности, – такова была их постная сладость. В древности Бог так же послал израильтянам в пустыне манну, о чем говорит пророк Давид: «Дождем послал им манну в пищу и хлеб небесный дал им. Хлеб ангельский ел человек, пищу послал Бог им в изобилии, и они ели и насытились весьма» [Пс. 77, 23–25]. Тогда иноки воистину поняли, что посланные им хлебы были пищей нерукотворной.

Так Господь воздал Преподобному Сергию плод его четырехдневного терпения и воздержания. Алчущий и страждущий, борясь с голодом, Преподобный все претерпел ради Бога, по слову пророка Давида: терпение бедных не погибнет до конца [Пс. 9, 19]; плоды трудов твоих ешь; блажен ты и добро тебе будет [Пс. 127, 2]. В награду за гнилой хлеб Бог послал блаженному сладкое брашно: за гнилой хлеб – не гнилые, но свежеиспеченные, сладкие, благоуханные караваи, вместо тленных благ – наслаждение нетленными благами уже на земле. И это в настоящей жизни, а в будущей Бог дарует наслаждение благами не тленными, но вечными, не земными, но небесными, как сказал апостол: ... не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его [1 Кор. 2, 9]. Не только Сергия, но и всякого возлюбившего Бога, творящего Его волю и хранящего Его заповеди ждет великая награда.

За трапезой Преподобный спросил: «Где тот брат, который роптал на заплесневевшие хлебы? Пусть увидит, что ныне мы едим не заплесневевшие, но сладкие и мягкие хлебы. Как не вспомнить, братие, слова пророка Давида: «Я пепел, как хлеб, ел и питие мое слезами растворял» [Пс. 101, 10]». Потом начали узнавать, чей это хлеб, кто его привез и кто послал. Братия смотрели друг на друга, расспрашивали и допытывались между собой, но никто до конца так и не смог понять случившегося, наконец, Преподобный спросил: «Разве я не повелел вам позвать к столу тех, кто привез хлебы; где же они? Почему они не пришли к началу трапезы?» Братия ответили: «По твоему слову мы их звали, отче, и спрашивали о хлебах, от кого они присланы. Но они только сказали нам, что один христолюбец, человек богатый, прислал их издалека Сергию и живущей с ним братии». По повелению Сергия иноки вновь позвали приезжих на обед, но те отказались, спеша отправиться в дорогу в другое место, и вскоре исчезли из глаз. Удивительно было, что иноки и после расспросов не поняли и не узнали, кто привез хлебы или кто послал их; придя к Игумену, они с изумлением говорили: «Отче! Как хлебы, испеченные с пряностями и маслом, могут быть теплыми, ведь они привезены издалека?» На следующий день в монастырь вновь было привезено много снеди – еды и напитков. И на третий день из других мест таким же образом, как мы описали, прибыли съестные припасы. Видя все это, Игумен Сергий со всей братией прославил Бога: «Братия! Уразумели ли вы, что Господь Промыслитель не оставит этого места и Своих рабов, здесь живущих и соиночествующих, работающих Ему день и ночь и терпящих все с верой и благодарением?» Старец напомнил инокам слова апостола Павла: «Имея пищу и одежду, тем довольны будем» [1 Тим. 6, 8] – и продолжал: «Не будем заботиться ни о чем бесполезном, но будем уповать и надеяться на Господа, Который может накормить и одеть нас и позаботиться обо всем потребном для нас, от Него будем ожидать всего нужного и полезного для душ и тел наших. Будем молиться Богу, чтобы Он заботился о нас, а более укрепимся в своей надежде на Него, ибо Он в древности накормил в пустыне многие тысячи израильтян, ожесточенных и непокорных, и впоследствии не раз насыщал многих. Одождил на них манну в пищу и хлеб небесный дал им. Хлеб ангельский ел человек, пищу послал Бог им в изобилии, и они ели и насытились весьма [Пс. 77, 24–25]. Они попросили – и налетели перепелы, и Бог одождил на них, как пыль, мясо и, как песок морской, птиц пернатых: они ели и насытились весьма [Пс. 77, 24–25, 27, 29]. Сам Господь отныне будет заботиться о нас. Разве истощилась Его сила или уменьшилась Его забота о Своих созданиях? Нет, как в древние времена, так и теперь Господь готов послать нам пропитание».

С того времени монахи положили больше не роптать в бедах и лишениях, и, если случались скорби и недостаток самого насущного, они все терпели с верой и надеждой на Господа Бога, имея залогом обетования Преподобного отца нашего Сергия.

Здешние старцы рассказывали о Преподобном Сергии, что новая одежда никогда не покрывала его тела, он не носил ни одежды из немецкого сукна, нарядного и разноцветного: голубого, багряного, коричневого или других ярких цветов, ни одежды белой, мягкой или пышной, ибо сказано: носящие мягкие одежды находятся в чертогах царских [Мф. 11, 8]. Одежда его была из простого сукна – сермяги, спряденной и вытканной из овечьей шерсти, простой, некрашеной, небеленой, совсем ненарядной и грубой; эта сермяжная риза преподобного была ветхой, не раз перешитой, неотстиранной, испачканной, пропитанной многими его потами, иногда с заплатами.

В связи с нашим рассказом показателен следующий случай: в монастыре было сукно –  плохо вытканное, дурно окрашенное, некрасивое и ни на что не годное, так что все братия с презрением отворачивались от него, гнушаясь им. То один инок брал его и, немного подержав у себя, возвращал, потом другой, третий, так что это сукно побывало у семи человек. Один лишь Преподобный Сергий не побрезговал им, но бережно взял ткань, благословил ее, раскроил и сшил себе рясу, которую не погнушался носить. Надев эту рясу, он уже не хотел снимать ее и выбросить, пока в течение года она не обветшала вконец и не разорвалась. Из этого случая видно, до какой степени старец возлюбил смиренномудрие, что не возгнушался и нищенского обличья.

Его повседневная одежда была очень бедной, так что если бы человек, никогда не видевший и не знавший Преподобного, встретил его в его обычной одежде, то не поверил бы, что он тот самый Игумен Сергий, но принял бы его за одного из странствующих монахов, нищего и убогого, или за трудника, выполняющего черную работу. Попросту говоря, блаженный был одет беднее и хуже всех иноков своей обители, так что некоторые люди, не знавшие его, могли обмануться и соблазниться его видом, что и происходило на самом деле…».

Вспомните случай с земледельцем, когда поселянин не признал игумена в «блаженном в худой одежде»: «Я пришёл посмотреть на пророка, а вы мне бедняка показали». Преподобный не велел гнать неверующего, а поклонился ему в пояс. Только после княжеского поклонения признал крестьянин святого Сергия и покаялся в неведении (глава 11
«О бедности одежды Сергия и о некоем крестьянине»).

– Какие видения являются «пустыннолюбцу и пустынножителю» Сергию? Расскажите о даре прозорливости, которым обладал святой Сергий.

В главе 7 «О прогнании бесов молитвами святого» рассказывается, как однажды Преподобный Сергий ночью вошел в церковь, собираясь петь заутреню. «Когда он начал пение, внезапно стена церкви расступилась и вошел видимым образом сам диавол со множеством воинов бесовских, – вошел он не дверьми, но как вор и разбойник. Бесы были в литовских одеждах и островерхих литовских шапках, они бросились на блаженного, хотя разорить церковь и сровнять ее с землей. Скрежеща зубами и желая убить его, они так говорили ему: «Беги, уходи отсюда и не оставайся больше здесь, на этом месте; не мы напали на тебя, но скорее ты напал на нас. Если же ты не убежишь отсюда, не быть тебе живым: мы растерзаем тебя и ты умрешь в наших руках». Таков обычай диавола с его гордыней: когда он начнет перед кем-нибудь похваляться или угрожать, тогда хочет уничтожить землю, высушить море, а сам не имеет власти даже над свиньями.

Преподобный Сергий, вооружась молитвой к Богу, начал говорить так: «Боже! Кто уподобится Тебе? Не премолчи, не оставайся в покое, Боже! Ибо вот, враги Твои шумят» [Пс. 82, 2–3] и еще: «Да воскреснет Бог, и исчезнут враги Его, и да бегут от лица Его все ненавидящие Его. Как рассеивается дым, так и они пусть исчезнут: как тает воск от огня, так да погибнут грешники от лица Божиего, а праведники да возвеселятся [Пс. 67, 1–4]». Так Сергий именем Святой Троицы, имея помощницей и заступницей Святую Богородицу, а вместо оружия – Честной Крест Христов, поразил диавола, как Давид Голиафа. И тотчас диавол со своими бесами сделался невидим, и все бесследно исчезли и пропали. Преподобный же горячо возблагодарил Бога, избавившего его от этого бесовского мятежа.

«Через несколько дней, когда блаженный в хижине неустанно в одиночестве творил всенощную молитву, внезапно раздались шум, грохот, сильное волнение, смятение и устрашающие звуки, – не во сне, но наяву. И вот множество бесов вновь напало на блаженного, как бесчинное стадо, вопя и угрожая: «Уходи, уходи отсюда! Что ты ищешь в этой пустыне? Что хочешь обрести на этом месте? Чего ты добиваешься, сидя в этом лесу? Или ты собрался здесь жить? Зачем ты здесь поселился? Не надейся, что сможешь здесь остаться: ты и на час тут не задержишься. Ты сам видишь, что место это пустынное, неудобное и труднодоступное, отсюда во все стороны до людей далеко, и никто не придет сюда. Разве ты не боишься, что можешь умереть здесь от голода или душегубцы-разбойники найдут и убьют тебя; кроме того, в этой пустыне живет много зверей кровожадных, воют свирепые волки и стаями приходят сюда, да еще и многочисленные бесы злобно пакостят, и грозные чудища без числа бродят здесь, поэтому искони место это пусто и непригодно для жилья. Что хорошего, если звери нападут на тебя и растерзают или ты умрешь какой-нибудь другой безвременной, ужасной, насильственной смертью? Встань и без всякого промедления беги отсюда, не задумываясь, не сомневаясь, не оборачиваясь назад, не озираясь ни направо, ни налево, не то мы тебя отсюда раньше прогоним или убьем».

«Вскоре Божественная сила внезапно осенила Преподобного, вмиг рассеяла лукавых духов, так что от них не осталось и следа, утешила Преподобного, исполнила его Божественным весельем и усладила его сердце сладостью духовной, и Преподобный Сергий, твердый душой, непрестанно боровшийся против видимых и невидимых бесов, явился их победителем».

Более года в чаще леса к Преподобному приходил кормиться медведь, и святой старец наделял его пищей от скудных запасов своих, оставаясь сам иногда голодным.

Поскольку Сергий был молод и крепок телом (силы у него было, как у двоих), диавол хотел уязвить его стрелами похоти. Преподобный же, почувствовав вражье нападение, удержал свою плоть и поработил ее, обуздав постом; и так, благодатью Божией, он был избавлен от искушений. Он научился искусно обороняться против бесовских нападений: как только бесы хотели поразить его стрелами греха, Преподобный пускал в них, стреляющих во мраке в праведных сердцем, стрелы чистоты.

Визионерство Сергия проявилось и в тот момент, когда ответил он на благословение епископа Стефана, идущего к Москве и поклонившегося Сергиевой братии. Также подсказывал он место для монастырей.

Материал для выборочного анализа

О ВИДЕНИИ АНГЕЛА, СЛУЖАЩЕГО С БЛАЖЕННЫМ СЕРГИЕМ.

Однажды, когда Преосвященный Феодор еще жил в обители блаженного, святой Сергий служил литургию вместе с вышеназванным Стефаном, своим родным братом, и Феодором, своим родственником. В церкви за литургией молился Исаакий молчальник; поскольку он был мужем добродетельным, о чем мы уже писали, ему было открыто следующее: он увидел в алтаре в светлом облаке четвертого священнослужителя – чудного обликом мужа, удивительного и таинственного, сияющего необычайным светом, в блистающих ризах. На Малом входе этот ангелоподобный чудный муж шел вслед за святым, сияние, исходившее от него, было ярче солнечного, так что Исаакий не мог видеть его лица; необыкновенные одежды этого священнослужителя чудно блистали, и на них, казалось, проступал какой-то вытканный золотом узор. Исаакий спросил стоявшего рядом с ним отца Макария: "Что это за чудное видение, отче? Кто этот чудный муж, которого мы видим?" Макарий, также удостоенный видения этого светло сияющего мужа, ответил: "Не знаю, чадо. Таинственно и необъяснимо это видение. Разве что этот священнослужитель приехал вместе с князем?", а тогда в обители гостил князь Владимир. Иноки спросили человека из свиты князя, есть ли среди них священнослужитель, на что тот ответил отрицательно. Тогда иноки воистину уразумели, что святому Сергию сослужил Ангел Божий.

Нужно еще добавить, что после окончания святой литургии, выбрав подходящее время, ученики святого Сергия, удостоенные чудесного видения, с глазу на глаз спросили Преподобного о своем видении. Желая скрыть правду, Преподобный говорил: "Что чудесного вы видели, чада? Божественную литургию служили Стефан, мой брат, его сын Феодор и я, недостойный, четвертого священника с нами не было". Но ученики не отпускали святого Сергия, прося открыть им бывшее, и тогда он сказал: "О мои любимые дети! Если Сам Господь Бог открыл вам, могу ли я утаить? Тот, кого вы видели, – Ангел Господень; не только сегодня, но всегда, когда я совершаю Божественную литургию, мне, недостойному, бывает такое посещение и ангел Господень служит вместе со мной. Вы же никому не рассказывайте того, что видели, пока я жив". Ученики дивились словам святого.

Вспомните, как открыл Сергий для роптавшей братии источник чистой воды вблизи монастыря, как исцелил бесноватого вельможу, воскресил отрока (главы 12 – 14). Именно он предсказал Дмитрию Московскому победу над Мамаем.

Глава 14. О БЕСНОВАТОМ ВЕЛЬМОЖЕ.

Однажды глубоким вечером святой совершал свое правило и молился за братию, чтобы Господь помог им в ежедневных трудах и подвигах. Когда он молился так, вдруг раздался голос, зовущий: "Сергий!" Преподобный удивился необычному в ночной тишине зову и, сотворив молитву, открыл оконце келии, желая увидеть говорящего. Внезапно появилось чудное видение: с неба просиял яркий свет, более яркий, чем дневной, который разогнал ночную тьму, и ночь стала светлее дня. Вновь раздался голос: "Сергий! Ты молишься о своих духовных детях — Господь принял твою молитву. Смотри внимательно, и ты увидишь, какое множество иноков собрано тобой под твое руководство во имя Святой и Живоначальной Троицы". И Сергий увидел перед собой множество прекрасных птиц, летавших не только по монастырю, но и вокруг него. И опять послышался голос: "Так же, как и виденные тобою стаи птиц, будут многочисленны твои ученики, и после тебя они не оскудеют, если только захотят последовать твоим стопам".

Святой дивился этому чудесному явлению. Желая иметь сопричастника и очевидца видению, он позвал Симона, о котором мы уже рассказывали, бывшего поблизости. Симон удивился зову Игумена и поспешил на его голос, но не сподобился полного видения и увидел лишь отблеск чудного света и дивился ему. Святой поведал ему все по порядку, что сам видел и слышал, и они оба с душевным трепетом радовались неизреченному явлению.

Глава 22. О ПОБЕДЕ НАД МАМАЕМ И О МОНАСТЫРЕ НА ДУБЕНКЕ.

Прошла весть, что Божиим попущением за наши грехи ордынский князь Мамай собрал огромное войско – всю орду безбожных татар – и пошел на Русскую землю; и люди были охвачены великим страхом. Великий князь, под скипетром которого находились в то время все русские земли, достохвальный и победоносный великий Димитрий, имея великую веру к святому Сергию, приехал к старцу, чтобы спросить, повелит ли тот ему выступить против безбожных, потому что Димитрий знал о добродетельной жизни и даре прозорливости Преподобного Сергия. Услышав от Великого князя о нашествии Мамая, святой благословил Димитрия, вооружил его молитвой и сказал: "Господин мой, тебе следует заботиться о врученном тебе Богом христоименитом народе. Иди против безбожных, и с Божией помощью ты победишь и вернешься в свое отечество невредимым с великими почестями". Великий князь ответил: "Если Бог поможет мне, я построю монастырь во имя Пречистой Богоматери" – и, приняв благословение, покинул обитель, торопясь в путь.

Собрав всю свою дружину, он с поспешностью выступил против безбожных татар. Увидев великую силу татарского войска и его многочисленность, русские остановились в сомнении, не зная что делать, и страх охватил многих. Нежданно в это время прибыл скороход с посланием от святого, в котором было написано: "Господин мой, смело вступай в бой со свирепым врагом, не сомневаясь и не страшась его, помощь Божия будет во всем с тобою". Тотчас, исполнившись решимости, Великий князь со всем своим войском начал бой с погаными, прежде помолившись так: "Великий Боже, сотворивший небо и землю! Будь мне помощником на врагов Твоего святого имени". Начался бой, и многие воины пали замертво; Господь же помог великому победоносному Димитрию — поганые татары потерпели поражение и были окончательно разбиты; окаянные увидели обращенный против них Божий гнев и ярость и все обратились в бегство. Крестоносная хоругвь еще долго преследовала врагов, убивая великое множество поганых; некоторые, будучи ранены, смогли убежать, других взяли в плен живыми. Чуден и удивителен был вид победителей: оружие их, прежде блиставшее, было обагрено кровью иноплеменных, и на лицах всех воинов лежала печать победы. Здесь исполнились слова пророка: один преследовал тысячу, а двое тьму [Втор. 32, 30].

Святой Сергий, обладая, как уже было сказано, даром прозорливости, знал обо всех событиях на поле боя, как будто бы они происходили рядом с ним. Предстоя вместе с братией Богу с молитвой о победе над погаными, он издалека, с расстояния во много дней ходьбы, видел происходившее. По прошествии немногого времени, когда безбожники были окончательно разбиты, святой поведал братии о храбрости Великого князя Димитрия Ивановича, со славой победившего поганых, назвал по именам русских воинов, павших от руки врагов, и принес за них заупокойные молитвы.

Достохвальный победоносный Великий князь Димитрий, одержав славную победу над враждебными варварами, с великой радостью, торжествуя, вернулся в свое отечество. По возвращении он незамедлительно посетил святого старца Сергия, с ним вместе прославил Всесильного Бога, благодарил старца и братию за благой совет и молитвы, с сердечной радостью рассказал о битве с татарами – как Господь возвеличил на нем Свою милость, и дал в обитель богатый вклад. Тогда же Великий князь напомнил старцу о своем обете построить монастырь во имя Пречистой Богоматери и сказал, что хочет немедленно приступить к его исполнению, нужно только выбрать подходящее место. Старец Сергий отправился на поиски и нашел красивое место на реке, называемой Дубенка; с соизволения Великого князя святой Сергий поставил там церковь во имя Пречистой Богоматери – Успения Владычицы нашей Богородицы. В скором времени, благодаря помощи Великого князя, чудный монастырь был закончен и все необходимое в нем было в изобилии. Игуменство в нем святой поручил одному из своих учеников, по имени Савва, мужу весьма добродетельному, который благолепно устроил в обители общежительство, как и подобает во славу Божию. В обители собралось множество братии, и по милости Пречистой никогда не оскудевало в ней все потребное для жизни, и ныне она всем изобилует. Все об этом.

Глава 26.О ПОСЕЩЕНИИ БОГОМАТЕРЬЮ СВЯТОГО.

Однажды блаженный отец совершал свое келейное правило перед образом Матери Господа нашего Иисуса Христа. Часто взирая на икону, он молился так: "Пречистая Мати моего Христа, Ходатаица и Заступница, верная Помощница человеческому роду! Будь нам, недостойным, Покровительницей и молись всегда Сыну Своему и Богу нашему, чтобы Он призрел на это святое место, освященное в похвалу и честь Его святого имени навеки. Молим Тебя, Матерь Сладчайшего моего Христа, рабы Твои, будь о нас Ходатаицей и Молитвенницей, будь всем нам спасительным упокоением и пристанищем, ибо Ты стяжала великое дерзновение у Сына Твоего и Бога". Так Преподобный молился и пел благодарственный канон Пречистой, называемый акафистом. Окончив свое правило, святой сел, чтобы немного отдохнуть, но вдруг он сказал своему ученику Михею: "Чадо! Трезвись и бодрствуй, потому что сейчас мы будем иметь чудесное и неизреченное посещение". Еще он говорил это, как вдруг раздался голос: "Пречистая грядет", и святой поспешно вышел из келлии в притвор, то есть в сени. Вдруг его осиял яркий свет, сильнее солнечного, и блаженный увидел Пречистую с двумя апостолами, Петром и Иоанном, от которых также исходило неизреченное сияние. Увидев чудесных посетителей, святой пал ниц, не в силах вынести нестерпимо яркого блистания.

Пречистая прикоснулась Своими руками к святому и сказала: "Не бойся, избранник Мой. Я пришла посетить тебя. Не скорби, ибо твоя молитва об учениках и об обители услышана; отныне твоя обитель будет иметь изобилие во всем; не только при твоей жизни, но и по отшествии твоем к Богу Я не покину это место и буду неоскудно подавать все необходимое, сохранять и покрывать его". Сказала так и стала невидима. Святой же, объятый сильным страхом и трепетом, пребывал некоторое время как бы в исступлении ума. Когда же он постепенно пришел в себя, то увидел, что его ученик, мертвый от страха, лежит на полу. Старец поднял его, и тот бросился в ноги старцу со словами: "Скажи мне, отче, ради Бога, что за чудесное видение было нам? От яркого блистания дух мой едва не разлучился с телом". От сильного душевного волнения святой не мог ответить своему ученику, только лицо его цвело небесной радостью. "Подожди, чадо, – сказал он ученику, – и во мне дух трепещет от чудесного видения".

Старец и его ученик стояли и дивились про себя происшедшему; наконец через некоторое время Преподобный сказал ученику: "Чадо, позови ко мне Исаака и Симона". Когда они пришли, старец рассказал им по порядку, как он видел Пречистую с апостолами и какие чудесные обещания Она дала святому. После слов святого ученики исполнились неизреченной радости, вместе пропели молебен Богоматери и прославили Бога. Остаток ночи святой провел без сна, внимая умом неизреченному видению.

Перед уходом в иной мир сделал своей пастве завещание. После смерти «благоухание великое и неизреченное» распространилось от тела святого. Его «лицо светилось, как снег, а не как обычно у мёртвого, но как у живого или ангела божия, показывая душевную его чистоту и мздовоздание от Бога трудам его» (главы 32 – 33). О посмертных чудесах святого рассказывают главы 38 – 85, а глава 86 содержит «Похвальное слово преподобному отцу нашему Сергию».

– Чем завершается «Житие Сергия Радонежского», написанное Епифанием Премудрым?

Следуя традиционной композиционной схеме жития, Епифаний оканчивает свой труд похвалой святому Сергию.

Прославляя христианский подвиг святого, автор «Жития…» дополняет рассказ о жизни Сергия благочестивыми размышлениями, цитатами из «Священного писания», Псалтыри. Этикетные формулы возвеличивания и прославления христианских черт Преподобного сочетаются с описанием прижизненных чудес. Продолжателями дела «божьего человека Сергия» становятся его ученики, некоторые же члены монастырской братии противопоставляются святому.

Домашнее задание. Составление кластера на тему «Житие как жанр древнерусской литературы».

Урок 2. Самый известный русский святой в литературе Русского религиозного возрождения ХХ века: «Преподобный Сергий Радонежский» Б. К. Зайцева и «Куликово поле» И. С. Шмелева.

Тип урока: обзорный с элементами сравнительного анализа.

Цели:

- актуализировать знания учащихся о литературном процессе ХХ века, дать представление о направлении Русского религиозного возрождения;

- углубить знания о творчестве Б. К. Зайцева и И. С. Шмелева;

- совершенствовать навыки сравнительного анализа художественных произведений;

- развивать умения интерпретировать литературный текст.

Оборудование: портреты деятелей русского религиозного возрождения, выставка книг Б. К. Зайцева и И. С. Шмелева.

Ход урока.

1. Беседа с учащимися о направлении Русского религиозного возрождения и его представителях.

Концепция Русского религиозного возрождения явилась плодом осмысления многовековой истории России и Запада. Она во многом стала продолжением славянофильства. Поэтому ее можно определить как неославянофильство. Она также явилась развитием идей и взглядов Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского. Л. Н. Толстого и B. C. Соловьева.

Русский религиозный ренессанс начала XX в. представляют такие философы и мыслители, как Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, П. Б. Струве, С. Л. Франк, П. А. Флоренский, С. Н. и Е. Н. Трубецкие.

Первые четверо прошли сложный путь духовной эволюции. Они начинали как марксисты, материалисты и социал-демократы, к началу XX в. сделали поворот от марксизма и материализма к идеализму, существенно ограничили возможности научного объяснения мира и перешли на позиции либерализма.

После революции 1905-1907 гг. их эволюция завершилась и они окончательно утвердились как религиозные мыслители. Свои новые взгляды философы выразили в сборнике «Вехи» (1909).

Учение Вл. Соловьева о всеединстве, о Софии – Мировой Душе и Вечной Женственности, о конечной победе единства и добра над враждой и распадом составляют общую духовную основу Русского религиозного возрождения и русского модернизма – особенно символизма.

Вл. Соловьев разработал концепцию возрождения России на христианских основах. Он посвятил свою жизнь неустанной борьбе против враждебного отношения интеллигенции к Церкви, за преодоление разрыва между ними, призывал к взаимному примирению.

Развивая идеи своих предшественников, представители религиозного возрождения весьма критически оценивали западный путь развития. По их мнению, Запад отдавал явное предпочтение цивилизации в ущерб культуре. Он сосредоточил свои усилия на внешнем обустройстве бытия, на создании железных дорог и коммуникаций, комфорта и жизненных удобств. В то же время внутренний мир, душа человека оказались в забвении и запустении. Отсюда торжество атеизма, рационализма и утилитаризма.

Сторонники религиозного ренессанса увидели в революции 1905 – 1907 гг. серьезную угрозу будущему России, они восприняли ее как начало национальной катастрофы. Спасение России они видели в восстановлении христианства как фундамента всей культуры, в возрождении и утверждении идеалов и ценностей религиозного гуманизма. Путь к решению проблем общественной жизни лежал через личное самосовершенствование и личную ответственность. Поэтому главной задачей представители религиозного ренессанса видели разработку учения о личности. В качестве вечных идеалов и ценностей человека они рассматривали святость, красоту, истину и добро, понимая их в религиозно-философском смысле. Высшей и абсолютной ценностью являлся Бог.

При всей своей привлекательности концепция религиозного возрождения не была безупречной и неуязвимой. Справедливо упрекая революционную интеллигенцию за ее крен в сторону внешних, материальных условий жизни, представители богоискательства уходили в другую крайность, провозглашая безусловное первенство духовного начала.

Отказ от материальных интересов делал путь человека к своему счастью не менее проблематичным и утопичным.

Выход сборника «Вехи» вызвал большой интерес. В течение только одного года он выдержал пять изданий. За это же время в печати появилось более 200 откликов, были опубликованы пять сборников, посвященных обсуждению проблематики «Вех». Однако подавляющее большинство отзывов было отрицательным. Против новых богоискателей выступали не только революционеры и левая оппозиция, но и многие правые, включая либералов.

Религиозное возрождение стало одной из граней «серебряного века» русской культуры. Наиболее характерной чертой этого процесса была связь, установившаяся между религиозной мыслью и наукой, философией. Представители богоискательства с интересом следили за развитием западной мысли, были хорошо информированы обо всех ее позднейших тенденциях и, покинув Россию, пришли в Европу людьми, сознающими свою миссию, убежденными, что новая эпоха в истории человечества, начавшаяся российской революцией, призывает христиан к объединению. Русские мыслители были уверены, что борьба между атеистами и верующими в России – это часть всемирной борьбы. Они призывали Запад учиться на горьком опыте своей Церкви, не пренебрегать социальными и экономическими проблемами и не опираться на защиту государства. Русские мыслители особенно настаивали на необходимости примирения разделенных христиан, сознавая, что конфессиональные различия редко касаются основ веры, которая остается единой у большинства верующих в Боговоплощение.

Конечно же, российская эмиграция не исчерпывалась представителями религиозного возрождения, а представляла чрезвычайно разнообразное общество, большинство которого придерживалось мировоззрения ордена безбожников – интеллигенции и выражало ее чаяния. Эти люди не знали православия и не участвовали в подлинной жизни Церкви, рассматривали ее лишь как неотъемлемую часть русской действительности.

Возвращению части эмигрантской интеллигенции из числа первой волны в лоно церкви способствовала ситуация, в которой оказались после 1917 г. и эмиграция, и Русская Церковь, и сама Россия. Само выживание России как христианской державы и русских как верующей нации было поставлено под вопрос. Названные обстоятельства не могли не оказать воздействие на настроения тех представителей эмиграции, кто стремился сохранить русское религиозное возрождение эпохи «серебряного века». Ведь сама по себе православная вера с ее высокими нравственными идеалами соответствовала сути российской интеллигенции с ее мировоззренческими исканиями, неудовлетворенностью настоящим, жгучими муками совести и поисками счастливого будущего.

Эмигранты восстановили драгоценную цепь, которая исконно связывала русских с православием. В них возродилась та сила, которая создала из разрозненных славянских и угро-финских племен единый народ с его особой, неповторимой культурой. С первых же месяцев «белой» эмиграции Церковь явила исключительную жизненность и остается вневременным связующим фактором в условиях иноязычного и инокультурного окружения для поколений послеоктябрьских эмигрантов и многонациональной российской эмиграции всех других волн.

Этот феномен объясняется не столько религиозными идеалами, сколько обшей культурной памятью, единым комплексом национальных ценностей, символов и традиций, православными духовно-нравственными устоями, лежащими в основе русской цивилизации. Эту материнскую связь православия с русской культурой остро ощутил в эмиграции И. Бунин (рассказ «Чистый понедельник»).

Однако истинный дух православия, по своей традиции терпимый к иному, склонный к согласию и добрым отношениям, вселял надежду, что беседы Востока и Запада, прерванные в средние века и возобновленные в двадцатом столетии деятелями русского рассеяния, будут продолжены.

Одним из ярких представителей религиозного возрождения в литературе стал Б. К. Зайцев, русский писатель и переводчик.

 Писать он начал с 17 лет. Осенью 1900-го г. в Ялте познакомился с А. П. Чеховым. В начале 1901 г. послал рукопись повести «Неинтересная история» Чехову и В. Г. Короленко. В том же году познакомился с Л. Н. Андреевым, который ввёл его в литературный кружок «Среда», руководимый Н. Телешовым. В июле 1901 г. Зайцев дебютировал рассказом «В дороге». Позже он познакомился с И. А. Буниным, с которым долгие годы поддерживал дружеские отношения.

Стал участником московского Литературно-художественного кружка (1902), с 1907 г. действительный член Общества любителей российской словесности, также входил в Общество деятелей периодической печати и литературы.

В декабре 1916 г. поступил в Александровское военное училище, в марте 1917 г. был произведён в офицеры. В 1922 г. был избран председателем Московского отделения Всероссийского союза писателей.

В июне 1922 г. Зайцев вместе с семьёй переехал в Берлин. Вел активную работу в журналах «Современные записки» и «Звено». В сентябре 1923 г. Зайцев с семьёй переехал в Италию, в декабре в Париж, где прожил полвека. В октябре 1925 г. стал редактором рижского журнала «Перезвоны», в 1927 г. опубликовывал свои произведения в парижской газете «Возрождение».

Весна 1927 г. была ознаменована поездкой на гору Афон, результатом которой было появление путевых очерков под одноимённым названием. Зайцев занимался также подборкой материалов для литературной биографии И. С. Тургенева, А. П. Чехова, В. А. Жуковского, которые впоследствии были опубликованы.

Зайцев очень много путешествовал по Франции, эти путешествия нашли свое отражение в очерках о таких французских городах, как Грас, Ницца, Авиньон. В первые годы Второй мировой войны писатель вновь обратился к публикации дневниковых записей.

В 1947 г. Зайцев работает в парижской газете «Русская мысль», в этом же году его избирают председателем Союза русских писателей во Франции.

В 1959 г. он начинает сотрудничать с альманахом «Мосты» в Мюнхене, ведет переписку с Б. Л. Пастернаком. Годы эмиграции были плодотворными годами творчества Зайцева, им было опубликовано более 30 книг на русском языке, около 800 текстов в периодических изданиях.

За границей он сотрудничал в эмигрантских изданиях («Современные записки», «Возрождение», «Русская мысль», «Новый журнал» и другие). В 1950-х гг. был членом Комиссии по переводу на русский язык Нового Завета в Париже.

В эмиграции были написаны «Алексей Божий человек» (1925), «Преподобный Сергий Радонежский» (1925), книги путевых очерков «Афон» (Париж, 1928) и «Валаам» (Таллин, 1936); паломничества в монастыри совершил в 1927 и 1935 гг. К лучшим произведениям писателя относят его повести «Странное путешествие», «Авдотья смерть» (сборник «Странное путешествие», Париж, 1927) и «Анна» (Париж, 1929). Зайцев является автором романов «Золотой узор» (Прага, 1926) и «Дом в Пасси» (Берлин, 1935), автобиографической тетралогии «Путешествие Глеба» (1937 – 1953), романизированных биографий «Жизнь Тургенева» (Париж, 1932), «Жуковский» (Париж, 1951), «Чехов» (Нью-Йорк, 1954). Значительную часть творческого наследия его составляют произведения автобиографического и мемуарного характера и публицистика.

В период с 1960 по 1965 годы появляются следующие произведения Зайцева: очерк «Биографическое», сборник рассказов «Тихие зори», книга воспоминаний «Далекое», рассказ «Река времен».

В своем творчестве 3айцев продолжает традиции И. Тургенева и А.Чехова. Религиозное восприятие мира, неприязнь писателя к гонке за материальным благополучием и упорядоченным, безопасным существованием, а также симпатия к непоседам и изгнанникам – таковы связующие линии его творчества.

3. Аналитическое чтение повести Б. К. Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский».

Сообщения учащихся, постепенно раскрывающие «лепестки» кластера:

Лик 1. «Дитя Севера». Знамения при рождении. Необычность во всем.

Лик 2. Отрок Варфоломей: смирение и скромность. Благодать Господня, дарованная старцем.

Лик 3. Юноша-инок, отшельник, постник. Печать гения.

Лик 4. Плотник-святой. Аскетический подвиг, искушения святого.

Лик 5. Игумен, который учил сам собой. Созерцатель и деятель.

Лик 6. Чудотворец и наставник.

4. Аналитическое чтение повести И. С. Шмелева «Куликово поле».

– Что нам известно о творчестве И. С. Шмелева как о писателе религиозного Возрождения в литературе Русского зарубежья?

Сообщение учащегося. Будущий писатель родился и вырос в Замоскворечье, в семье подрядчика по строительным работам. В его доме сохранялись традиции православного благочестия, патриархальный уклад. Стремление к литературному творчеству пробудилось у Шмелева еще во время обучения в московской гимназии. В 1895, совершая свадебное путешествие на Валаам, он заехал в Троице-Сергиеву лавру, чтобы получить благословение известного подвижника, иеромонаха Варнавы Гефсиманского, и старец предрек предстоящий ему “крест” страданий, прозрел и укрепил в нем писательский дар, сказав: «Превознесешься своим талантом».

Уже в ранних произведениях Шмелева звучит тема мучительной, несправедливой и непросветленной жизни; автор сочувствует “маленьким” людям, которые хотят вырваться из пустоты и однообразия окружающего мира; наблюдает распад старого патриархального уклада, конфликт поколений отцов и детей. Рассказ «Человек из ресторана» (1911) принес автору громкий успех и поставил его в первые ряды писателей реалистической школы начала века.

Во время революции Шмелев уезжает с семьей в Алушту, где покупает дом с участком земли. Осенью 1920 г. Крым занимают красные части. Единственный сын Шмелева, Сергей, как офицер царской армии, был арестован и без суда расстрелян. Ужасы массовой резни, устроенной большевиками в Крыму в 1920 – 21 гг., привели Шмелева к тяжелой душевной депрессии. В ноябре 1922 г. он выезжает в Берлин, а с 1923 г. живет в Париже. Картина гибели всего живого в Крыму в период красного террора открывается в эпопее «Солнце мертвых» (1924), рисующей торжество зла, голод, бандитизм, постепенную утрату людьми человеческого облика. Рефреном проходит через книгу образ пустых небес и мертвого солнца: «Бога у меня нет. Синее небо пусто...» Эпопея Шмелева, с огромной художественной силой запечатлевшая трагедию русского народа, принесла автору европейскую известность.

Годы, проведенные Шмелевым в эмиграции, насыщены плодотворной творческой работой. Он публикуется во многих эмигрантских изданиях (выходит около двадцати его книг на русском языке).

В книге «Лето Господне» (1927 - 44), обращаясь к годам детства, Шмелев запечатлел мировосприятие верующего ребенка, доверчиво принявшего в свое сердце Бога. Крестьянская и купеческая среда предстает как целостный, органичный мир, полный нравственного здоровья и внутренней культуры. Впервые в русской художественной литературе столь полно и глубоко воссоздан церковно-религиозный пласт народной жизни. В психологических переживаниях персонажей Шмелева открывается душевно-духовная жизнь православного христианина. Смысл и красота православных праздников, обрядов, обычаев, остающихся неизменными из века в век, раскрыты настолько ярко и талантливо, что книга стала подлинной энциклопедией русского Православия. Удивительный язык Шмелева органически связан со всем богатством и разнообразием живой народной речи, в нем отразилась сама душа России.

Живое соприкосновение с миром святости происходит и в книге «Богомолье» (1931), где в картинах паломничества в Троице-Сергиеву лавру предстают все сословия верующей России. Подвижническое служение “старца-утешителя” Варнавы Гефсиманского воссоздано Шмелевым с признательной любовью.

Роман «Няня из Москвы» (1934), написанный в излюбленной Шмелевым форме сказа,  –  это повествование бесхитростной русской женщины, попавшей в бурный водоворот событий истории XX в. и оказавшейся на чужбине. В страданиях, теряя подчас здоровье и богатство, герои романа обретают душу, приходят к Истине.

Поэтический очерк «Старый Валаам» вводит читателя в мир православного русского монастыря, рисует жизнь, погруженную в атмосферу святости. Образы Святой Руси наполняют очерк «Милость прп. Серафима» –  о том, как Шмелев был спасен от смертельной болезни после горячей молитвы к св. Серафиму Саровскому, и повесть «Куликово поле», оконченная в 1947 г. в Париже – о чудесном явлении в Советской России прп. Сергия Радонежского, ободряющего и укрепляющего оставшихся там христиан.

Тема реальности действия Божественного Промысла в земном мире получила воплощение в итоговом произведении писателя – романе «Пути небесные» (т. I –  1937; т. II –  1948). Книга посвящена таинственному пути соединения человека с Богом, спасению души. Роман стал уникальным явлением в русской литературе: в основе раскрытия судеб и характеров лежит святоотеческая культура, православное аскетическое мировоззрение. Его внутренним сюжетом является «духовная брань» героев со страстями, искушениями и нападениями злых сил. Молитвенный подвиг, упорная и жестокая борьба с грехом в себе и внешними соблазнами, скорбь от тяжких падений и духовная радость побед, благодатные озарения  – эти моменты нашли многогранное воплощение на страницах последнего романа писателя.

Шмелева отличала особая любовь к атмосфере монастырской жизни. Совершая в 1936 поездку по Прибалтике, он останавливался в Псково-Печерском монастыре, дважды (в 1937 и 1938гг.) посещал обитель прп. Иова Почаевского в Карпатах. Кончина писателя-подвижника глубоко символична: в день именин старца Варнавы, некогда благословившего его “на путь”, Шмелев приезжает в расположенный неподалеку от Парижа русский монастырь Покрова Божией Матери и в тот же день тихо предает душу Богу.

– О каких посмертных чудесах Преподобного Сергия Радонежского нам известно? Когда и при каких обстоятельствах он являлся русичам?

Келарь Троице-Сергиевой обители, старец Симон Азарьин на рубеже  XVI – XVII вв. рассказывает о чудесах великого светоча земли Русской, существенно дополняя известные нам его жития. Это дает нам возможность зримо представить себе образ святого. Его молитвы и после успения даровали исцеление болящим, помощь – страждущим, обещали победу защитникам отечества. Благодаря заступничеству Сергия Лавра не раз спасалась от вражеских сил.

В н. XVII вв. Московское государство страдало от нашествия литовцев и поляков. Уроженец Нижнего Новгорода Козьма Минин, благочестивый и добродетельный, часто ходил во храм, имея «Бога в сердце своем». Как-то раз он заснул, и во сне явился к нему Сергий, повелев собрать ратных людей и казну для борьбы с еретиками. Видение повторилось снова, но Козьма пренебрег им. В третий же раз новгородский мещанин послушал чудотворца и исполнил его волю. Об остальном нам известно из истории.

Симон Азарьин повествует также о некоем юноше, которому явился Сергий, обещав помощь в учении книжном. Это произошло во время литургии, лик святого возник на стене церкви, после чего исчез.

– Какое чудо легло в основу сюжета повести «Куликово поле»?

Чудо явления святого Сергия, который и после своей земной кончины продолжал участвовать в мирской жизни. Подзаголовок «Неофициальное расследование в двух частях» и рассказчик «Фома неверующий» призваны убедить читателя в достоверности и фактологической точности описываемых событий.

– При каких обстоятельствах это происходит?

Василию Сухову, лесному объездчику при купцах и при советской власти, человеку, испытавшему и личное горе (одного сына убили на войне, другого «комитет бедноты замотал за горячее слово»), и народное, соборное («все погибло, и ни за что»), является на Куликовом поле Святой Сергий Радонежский, с которым он передает старинный медный крест, знамение спасения, его господам Средневым в Сергиев Посад:

«Случилось это в 25 году, по осени. Василий Сухов – все его называли Васей, хотя был он уже седой, благообразный и положительный, только в светлых его глазах светилось открыто детское, – служил лесным объездчиком у купцов, купивших имение у родовитых дворян Ахлябышевых. По соседству с этим имением лежало Княжье, осколок обширной когда-то вотчины, принадлежавший барину Средневу, родственнику Ахлябышевых и, как потом я узнал, потомку одного из дружинников Дмитрия Донского: дружинник этот бился на Куликовом поле и сложил голову. Барин Среднев променял свое Княжье тем же купцам на усадьбу в Туле, с большим яблонным садом. Отметьте это, о Средневе: речь о нем впереди.

Лесное имение купцов расположено в Данковском уезде и прихватывало кусок Тульской губернии, вблизи Куликова поля. А Княжье, по каким-то приметам стариков, – отголосок предания? – лежало «на самом Поле». Купцов выгнали, имение взяли под совхоз, а Василий Сухов остался тем же лесным объездчиком. При нем было двое внучат, после сыновей: одного сына на войне убили, другого комитет бедноты замотал за горячее слово. Надо было кормиться.

Поехал как-то Сухов в объезд лесов, а по нужде дал порядочный крюк, на станцию Птань, к дочери, которая была там за телеграфистом: крупы обещала припасти сиротам. Смотался, прозяб – был исход октября, промозглая погода, дождь ледяной с крупой, захвативший еще в лесах. Сухов помнил, что было это в родительскую субботу, в Димитриевскую, в канун Димитрия Солунского. Потому помнил, что в тех местах эту Димитриевскую субботу особо почитают, как поминки, и дочь звала Сухова пирожка отведать, с кашей, – давно забыли. И внучкам пирожка вез. Как известно, Димитриевская суббота установлена в поминовение убиенных на Куликовом поле, и вообще усопших, и потому называется еще родительская.

Продрог Сухов в полушубке своем истертом, гонит коня – до ночи бы домой добраться. Конь у него был добрый: Сухов берег его, хотя по тем временам трудно было овсом разжиться. Гонит горячей рысью, и вот – Куликово поле.

В точности неизвестно, где граница давнего Куликова поля; но в народе хранятся какие-то приметы: старики указывают даже, где князь Владимир Серпуховский свежий отряд берег, дожидался нетерпеливо часа – ударить Мамая в тыл, когда тот погнал русскую рать к реке. Помните, у Карамзина – «мужественный князь Владимир, герой сего незабвенного для России дня...»? Помните, как преподобный Сергий, тогда игумен обители Живоначальной Троицы, благословил Великого Князя на ратный подвиг и втайне предрек ему: «Ты одолеешь»? Дух его был на Куликовом поле, и отражение битвы видимо ему было за четыреста с лишком верст, в обители, – духовная телевизия. По каким-то своим приметам Сухов определял, что было это «на самом Куликовом поле». Голые поля, размытые дороги полны воды, какие-то буераки, рытвины. Гонит, ни о чем, понятно, не думает, какие же тут «мамаи», крупу бы не раструсить, за пазуху засунул... – трах!.. – чуть из седла не вылетел: конь вдруг остановился, уперся и захрапел. Что такое?.. К вечеру было, небо совсем захмурилось, ледяной дождь сечет. Огладил Сухов коня, отпрукал... – нет: пятится и храпит. Глянул через коня, видит: полная воды колдобина, прыгают пузыри по ней. «Чего боятся?..» – подумал Сухов: вся дорога в таких колдобинах, эта поболе только. Пригляделся... – что-то будто в воде мерцает... подкова, что ли?.. – бывает, «к счастью». Не хотелось с коня слезать: какое теперь счастье! Пробует завернуть коня, волю ему дает – ни с места: уши насторожил, храпит. Прикрыл ему рукавом глаза, чтобы маленько обошелся, – никак. Не по себе стало Сухову, подумалось: может, змею чует... да откуда гадюке быть, с мученика Автонома ушли под хворост?.. Слез Сухов с коня, поводья не выпускает, нагнулся к воде, пошарил, где мерцало, и вытащил... медный крест! И стало повеселей на душе: святой крест – добрый знак. Перекрестился на крест, поводья выпустил, а конь и не шелохнется, «как ласковый». Смотрит Сухов на крест, видать, старинный, зеленью-чернотой скипелось, светлой царапиной мерцает – кто-то, должно, подковой оцарапал.

В этом месте постоянной дороги не было: пробивали в распутицу, кто где вздумал, – грунтовая под лесом шла.

Помолился Сухов на крест, обтер бережно рукавом, видит – литой, давнишний. А в этом он понимал немножко. Из прежних купцов-хозяев один подбирал разную старину-историю, а тут самая-то история, Куликово поле, ходил с рабочими покопать на счастье, – какую-нибудь диковинку и найдет: бусину, кусок кольчуги серебряной... золотой раз перстень с камушком откопали, а раз круглую бляху нашли, татарскую, – месяц на ней смеется. С той поры, как битва была с татарами, больше пятисот лет сошло. Сухов подумал: и крест этот, может, от той поры: земля – целина, выбили вот проезжие в распутицу.

Стал крест разглядывать. Помене четверти, с ушком, – наперсный; накось – ясный рубец, и погнуто в этом месте: секануло, может, татарской саблей. Вспомнил купца-хозяина: порадовался бы такой находке... да нет его. И тут в мысли ему пришло: барину переслать бы, редкости тоже собирал, с барышней копал... она и образа пишет – какая бы им радость. А это он про барина из Княжьего, который усадьбу в Туле у купцов выменял и звал к себе Сухова смотреть за садом. Барин Сухову нравился, и в самую революцию собрался было Сухов уйти к нему, стало в деревне неспокойно, пошли порубки, а барин из Тулы выехал, бросил свою усадьбу и отъехал в Сергиев Посад: там потише. А теперь везде одинаково: Лавру прикончили, монахов разогнали, а мощи преподобного... Го-споди!.. – в музей поставили, под стекло, глумиться.

Смотрел Сухов на темный крест, и стало ему горько, комом подступило к горлу. И тут, на пустынном поле, в холодном дожде и неуюте, в острой боли ему представилось, что все погибло, и ни за что.

«Обидой обожгло всего... – рассказывал он, – будто мне сердце прокололо, и стала во мне отчаянность: внуки малые, а то, кажется, взял бы да и...»

Опомнился – надо домой спешить. Дождь перестал. Смотрит – с заката прочищает, багрово там. Про крест подумал: суну в крупу, не потеряется. Полез за пазуху... «И что-то мне в сердце толкнуло... – рассказывал он, с радостным лицом, – что-то как затомилось сердце, затрепыхалось... дышать трудно...»

IV

«Гляжу – человек подходит, посошком меряет. Обрадовался душе живой, стою у коня и жду, будто тот человек мне надобен».

По виду, из духовных: в сермяжной ряске, лыковый кузовок у локтя, прикрыт дерюжкой, шлычок суконный, седая бородка, окладиком, ликом суховат, росту хорошего, не согбен, походка легкая, посошком меряет привычно, смотрит с приятностью. Возликовало сердце, «будто самого родного встретил». Снял шапку, поклонился и радостно поприветствовал: «Здравствуйте, батюшка!» Подойти под благословение воздержался: благодатного ли чину? До слова помнил тот разговор со старцем – так называл его.

Старец ласково «возгласил, голосом приятным»:

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Мир ти, чадо.

От слов церковных, давно неслышимых, от приятного голоса, от светлого взора старца... – повеяло на Сухова покоем. Сухов плакал, когда рассказывал про встречу. В рассуждения не вдавался. Сказал только, что стало ему приятно-радостно, и – «так хорошо поговорили». Только смутился словно, когда сказал: «Такой лик, священный... как на иконе пишется, в себе сокрытый». Может быть, что и таил в себе, чувствовалось мне так: удивительно сдержанный, редкой скромности, тонкой задушевной обходительности – такие встречаются в народе. Беседа была недолгая, но примечательная. Старец сказал:

– Крест Христов обрел, радуйся. Чего же смущаешися, чадо?

Сухов определял, что старец говорил «священными словами, церковными, как Писание писано», но ему было все понятно. И не показалось странным, почему старец знает, что он нашел крест: было это в дождливой мути, один на один с конем, старца и виду не было. И нисколько не удивило, что старец и мысли его провидит – как бы переслать крест барину. Так и объяснял Сухов:

– Пожалел меня словно, что у меня мысли растерянны, не знаю, как бы сберечь мне крест... – сказал-то: «Чего же смущаешися, чадо?»

Сказал Сухов старцу:

– Да, батюшка... мысли во мне... как быть, не знаю.

И рассказал, будто на духу, как все было: что это, пожалуй, старинный крест, выбили из-под земли проезжие, а это место – самое Куликово поле, тут в старинные времена битва была с татарами... может, и крест этот с убиенного православного воина; есть словно и отметина – саблей будто посечено по кресту... и вот, взяло раздумье: верному бы человеку переслать, сберег чтобы... а ему негде беречь, время лихое, неверное... и надругаться могут, и самого-то замотают, пристани верной нет: прежде у господ жил, потом у купцов... – «а нонче, – у кого и живу – не знаю».

И когда говорил так старцу, тесно стало ему в груди, от жалости к себе и ко всему доброму, что было... – «вся погибель наша открылась...» – и он заплакал.

Старец сказал – «ласково-вразумительно, будто хотел утешить»:

– Не смущайся, чадо, и не скорби. Милость дает Господь, Светлое Благовестие. Крест Господень – знамение Спасения.

От этих священных слов стало в груди Сухова просторно – «всякую тягость сняло». И он увидел: светло кругом, сделалось поле красным, и лужи красные, будто кровь. Понял, что от заката это – багровый свет. Спросил старца: «Далече идете, батюшка?»

– Вотчину свою проведать.

Не посмел Сухов спросить – куда. Подумал: «Что я, доследчик, что ли... непристойно доспрашивать, скрытно теперь живут». Сказал только:

– Есть у меня один барин, хороший человек... ему бы вот переслать, он сберег бы, да далеко отъехал. И здешние они, у самого Куликова поля старое их имение было. В Сергиев Посад отъехал, у Троицы, там, думалось, потише... да навряд.

Старец сказал:

– Мой путь. Отнесу благовестие господину твоему.

Обрадовался Сухов и опять не удивило его, что старец идет туда, – «будто бы так и надо». Сказал старцу:

– Сам Господь вас, батюшка, послал... только как вы разыщете, где они на Посаде проживают?.. Скрытое ноне время, смутное. Звание их – Егорий Андреич Среднев, а дочку их Олей... Ольгой Егорьевной звать, и образа она пишет... только и знаю.

– Знают на Посаде. Есть там нашего рода.

Радостью осияло Сухова – «как светом-теплом согрело» – и он сказал:

– Уж и поклончик от меня, батюшка, им снесите... скажите: кланяется, мол, им Вася Сухов, который лесной объездчик... они меня давно знают. А ночевать-то, батюшка, где пристанете... ночь подходит? Позвал бы я вас к себе, да не у себя я теперь живу... время лихое ноне, обидеть могут... и церковь у нас заколотили.

Старец ласково посмотрел на Сухова, «весело так, с приятностью», сказал ласково, как родной:

– Спаси тя Христос, чадо. Есть у меня пристанище.

Принял старец от Сухова крест, приложился с благоговением и положил в кузовок, на мягкое.

– Как хорошо-то, батюшка... Господь дал!.. – радостно сказал Сухов: не хотелось со старцем расставаться, поговорить хотелось: – Черные у меня думы были, а теперь веселый я поеду. А еще думалось... почтой послать – улицы не знаю... и доспрашивать еще станут, насмеются... – да где, скажут, взял... да не церковное ли утаил от них... – заканителят, нехристи.

Сказал старец:

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. И помолился на небо.

– Господь с тобой. Поезжай. Скоро увидимся.

И благословил Сухова. Приложился Сухов со слезами к благословившей его деснице. И долго смотрел с коня, пока не укрыли сумерки.

Когда Сухов рассказывал, как старец благословил его, плакал. Тайный, видимо, смысл придавал он последнему слову старца – «увидимся» – знал, что недолго ему осталось жить? И, правда: рассказывал мне в конце апреля, а в сентябре помер, писали мне. Со «встречи» не протекло и года. По тону его рассказа... – словами он этого не обнаружил – для меня было несомненно, что он верил в посланное ему явление. Скромность и сознание недостоинства своего не позволяли ему свидетельствовать об этом явно».

В этом «первом действии» нет ничего чудесного: намеки только и совпадения, что можно принять по-разному. Сухов не истолковывал, не пытался ощупывать, а принимал как сущее, «в себе скрытое», – так прикровенно определил он «священный лик». Вот простота приятия верующей душой. Во «втором действии», в Сергиевом Посаде, «приятие» происходит по-другому: происходит мучительно, с протестом, как бы с насилием над собой, с ощупыванием и в итоге, как у Фомы, с надрывом и восторгом. Это психологически понятно: празднуется победа над злейшим врагом – неверием.

– Какова роль мистических событий в повести И. С. Шмелева?

Герои повести – «бывшие» люди (бывший следователь, бывший профессор, бывший ученик В. О. Ключевского). И верующая в Божий промысел дочь профессора Среднева Оля, и материалист профессор Среднев, и маловер рассказчик, следователь, вынуждены поверить в то, что явившийся в Сергиев Посад посланник – Сергий Радонежский.

С героями повести «Куликово поле» происходят события, которые подтверждают идею И. Шмелева об исторической избранности русского народа. Православный народ, как пишет Шмелев, не может расстаться с верой в правду «почти фи-зи-чески». Мистические события символизируют высшее указание, перст Божий.

– Как преображает явление святого героев повести?

Внутреннее преображение героев повести раскрывает философскую тему всего творчества И. Шмелева – бессмертия и душевного покоя как данного Богом счастья. Как только следователь решает разобраться в таинственной истории с крестом, к нему приходит ощущение, что «времени не стало... века сомкнулись... будущего не будет, а все ныне»; Оля после встречи со старцем почувствовала, «будто пропало время, не стало прошлого, а все – есть», и покойная мама и покойный брат – с нею, потому что «живем ли, или умираем, всегда Господни», «у Господа ничего не умирает, а все – есть! нет утрат, а... всегда, все живет».

От слов старца на Василия Сухова повеяло покоем; в доме Среднева повеяло «спокойствием уклада исчезнувшего мира», после встречи со старцем профессор стал как путник, «желанный покой обретший»; отец и дочь после благословения старца испытывают чувство «безмятежного покоя»; следователю показалось, что от Лавры «веяло покоем», а когда он все-таки поверил в явление Святого, сам стал «светло спокоен», и оттого его «сердце ликует» и он испытывает «чувство освобождения». Сошедший на героев повести покой приносит им ощущение воли. С помощью Бога повествователь одерживает внутреннюю победу «над пустотой в себе».

– Укажите значение главных символов повести: креста и Лавры.

Обретенный крест – это символ знамения и откровения: судьбы России и одновременно ее святости, грядущего спасения. Лавра, обитель Преподобного, как «место силы», средоточие Божественного промысла, притягивает к себе людей в «годину смуты и разврата».

Автор повести уверен, что не последние времена настали, святость воскресит Россию к новой жизни.

– Какие важные выводы делает рассказчик?

«Народ, говорю... православный, русский народ. Почему выделяю его из всех народов? Не я – История. От нее не только не отрекся Пушкин, напротив: заявил, что предпочитает ее всякой другой истории. «Умнейший в России человек», – сказал о нем Николай I.

А на днях читал я письмо другого умнейшего, глубокого русского мыслителя, национального зиждителя душ, – своего рода мой коллега, «исследователь по особо важным делам». Вы читали его книги, помните его «о борьбе со злом», удар по «непротивлению» Толстого. В этом письме он пишет: «...Нет народа с таким тяжким историческим бременем и с такою мощью духовною, как наш; не смеет никто судить временно павшего под крестом мученика; зато выстрадали себе дар – незримо возрождаться в зримом умирании, – да славится в нас Воскресение Христово!..»

Эти слова я связал бы с известными словами о народе – Достоевского, с выводом из истории – Ключевского. Помните про исключительное свойство нашего народа быстро оправляться от государственных потрясений и крепнуть после военных поражений? Связал бы в «триптих русской духовной мощи».

Явление старца в первом действии бывший следователь пытается объяснить реалистически: «Василий Сухов, простой православный человек, душевно чистый, неколебимо верил, что поруганная правда должна восторжествовать над злом... иначе для него не было никакого смысла и строя в жизни: все рушится?!. Нет, все в нем протестовало, инстинктивно. Он не мог не верить, что правда скажется. Он – подлинная суть народа: «Правда не может рушиться». И так естественно, что «случай» на Куликовом поле мог ему показаться знамением свыше, знамением спасения, искрой святого света во тьме кромешной. В таком состоянии душевном мог он и приукрасить «явление», и вполне добросовестно. Мне он не говорил, что было ему явление, и сокровенного смысла не раскрывал, а принял благоговейно, по-детски доверчиво».

Однако оказавшись спустя три месяца в Лавре и столкнувшись с другими участниками этого «случая», рассказчик пересматривает свое отношение к истории, происшедшей с Суховым, осознавая, что это было знамение, поскольку старец одновременно является и Средневым: «Но там, в Сергиевом Посаде, в августовский вечер, в той самой комнате, где произошло явление, вдруг озарило мою душу впервые испытанное чувство священного, и я принял знамение с благоговением. Я видел святой восторг и святые слезы чистой и чуткой девушки... – какая может быть в человеке красота!.. – я как бы читал в открытой душе ее. И вот, захваченный необычайным, стараясь быть только беспристрастным, почти молясь, чтобы дано было мне найти правду, я повел свое следствие и неожиданно для себя разрушил последнее сомнение цеплявшегося за «логику» «Фомы»-интеллигента».

– Как лирическое отступление о поле Куликовом в первом действии перекликается с описанием Лавры во втором? Как встречает Сергиев Посад, а ныне Загорск, прежнего психолога-следователя, а теперь архивиста?

Так создается ощущение общей Родины, контаминируются времена  XIV и ХХ вв.

«Куликово поле... – кто же о нем не слышал! Великий Князь Московский Димитрий Иванович разбил Мамая, смертельно шатнул Орду, потряс давившие иго тьмы. А многие ли знают, где это Куликово поле? Где-то в верховьях Дона?.. Немногие уточнят: в Тульской губернии, кажется?.. Да, на стыке ее с Рязанской, от Москвы триста с небольшим верст, неподалеку от станции Астапово, где трагически умирал Толстой, в тургеневских местах, знаемых по «Запискам охотника». А кто удосужился побывать, ощупать, где по урочищам, между верховьями Дона и Непрядвой, совершилось великое событие? Из тысячи не наберется и десятка, не исключая и местных интеллигентов. Мужики еще кое-что скажут. Воистину – «ленивы мы и нелюбопытны».

Я сам, прожив пять лет в Богоявленске, по той же Рязанско-Уральской линии, в ста семнадцати верстах от станции Куликово поле, мотаясь по уездам, так и не удосужился побывать, воздухом давним подышать, к священной земле припасть, напитанной русской кровью, душу собрать в тиши, под кустиком полежать-подумать... Как я корю себя из этого прекрасного далека, что мало знал свою родину, не изъездил, не исходил!.. Не знаю ни Сибири, ни Урала, ни заволжских лесов, ни Светло-Яра... ни Ростова Великого не видал, «красного звона» не слыхал, единственного на всю Россию!..

Проснешься ночью, станешь перебирать, всякие запахи вспомянешь... – и защемит-защемит. Да как же ты Се-вер-то проглядел, погосты, деревянную красоту поющую – церквушки наши?!. А видел ли российские каналы – великие водные системы? Молился ли в часовенке болотной, откуда родится Волга?.. А что же в подвал-то не спустился, не поклонился священной тени умученного Патриарха Гермогена? А как же?.. Не спорьте и не оправдывайтесь... это кричит во мне! А если кричит – правда. Такой же правдой лежит во мне и Куликово поле.

Попал я туда случайно. Нет, не видел, а чуть коснулся: «явлением» мне предстало. Было это в 1926 году. Я тогда ютился с дочерью в Туле, под чужим именем: меня искали, как «кровопийцу народного». И вот, один мукомол-мужик – «кулак», понятно, – из Старо-Юрьева, под Богоявленском, как-то нашел меня. Когда-то был мой подследственный, попавший в трагическую петлю. Долго рассказывать... – словом, я его спас от возможной каторги, обвинялся он в отравлении жены. Он убрался со старого гнезда – тоже, понятно, «кровопийца» – и проживал при станции Волово, по дороге на Тулу. Как-то прознал, где я. Написал приятелю-туляку: «Доставь спасителю моему». И я получил записочку: «По случаю голодаете, пребудьте екстрено, оборудуем». Эта записочка была для меня блеснувшим во мраке светом и, как увидите, привела к первоисточнику «явления».

Приехал я в Волово. Крайней нужды не испытывал и поехал, чтобы – думалось, так, – сбросить владевшее мною оцепенение безысходности... пожалуй, и из признательности к моему «должнику», тронувшего меня во всеобщей ожесточенности. Приехал в замызганной поддевке, мещанином. Было в конце апреля, только березки опушились. Там-то и повстречал участника «действия первого». Он ютился с внучатами у того «кровопийцы»-мукомола, кума или свояка. Пришлось бросить службу в имении, отобранном под совхоз, где прожил всю жизнь, был очень слаб, все кашлял, после и помер вскоре. От него-то и слышал я о начале «явления». Не побывай я тогда в Волове, так бы и кануло «явление», для меня. Думаю теперь: как бы указано было мне поехать, и не только, чтобы сделать меня участником «явления», исследователем его и оповестителем, но и самому перемениться. Как не задуматься?..

Не передать, что испытывал я тогда: это вне наших чувств. Что могу ясно выразить, так это одно, совершенно точное: я привлечен к раскрытию необычайного... привлечен Высшей Волей. А что пережил тогда в миг неизмеримый... – выразить я бессилен. Как передать душевное состояние, когда коснулось сознания моего, что времени не стало... века сомкнулись... будущего не будет, а все – ныне, – и меня не удивляет, это в меня вместилось?!.  Я принял это как самую живую сущность. Жалок земной язык. Можно приблизительно находить слова для выражения этого, но опалившего душу озарения... – передать это невозможно».

Не расследовать ехал в Загорск рассказчик: «…хотелось увидеть Лавру, толкнуло к «Троице». Что, собственно, толкнуло?.. Работавшие по архивам часто говорили о «Троице»; там ютилось много известных бывших людей: В.Розанов, А.Александров, Л.Тихомиров, работали в относительной тиши художники, наведывался Нестеров, решал перелом жизненного пути С.Булгаков, в беседах с Павлом Флоренским... Нестеров написал с них любопытную картину: дал их «в низине», а по гребешку «троицкой» мягкой горки в елках изобразил символически «поднявшихся горе»... – русских богомольцев, молитвенно взирающих на куполки «Святого Града» – Троицы-Сергия... Когда все было – не собрался, а тут – погляди остатки. И я поглядел эти остатки. И увидел – нетленное. Но в каком обрамлении! В каком надрывающем разломе!.. Не повидал при свете – теперь посмотри во тьме».

Встреча с кривляющимися безбожниками  была вполне предсказуема, но…»

«И тут увидал я солнечно-розовую Лавру. Она светилась, веяло от нее покоем. Остановился, присел на столбушке у дороги, смотрел и думал... Сколько пережила она за свои пять веков! Сколько светила русским людям!.. Она светилась... – и, знаете, что почувствовал я тогда в тихом, что-то мне говорившем, ее сиянии?.. «Сколько еще увидит жизни!..» Поруганная, плененная, светилась она – нетленная. Было во мне такое... чувство ли, дума ли: «Все, что творится, – дурманный сон, призрак, ненастоящее... а вот это – живая сущность, творческая народная идея, завет веков... это – вне времени, нетленное... можно разрушить эти сияющие стены, испепелить, взорвать, и ее это не коснется...» Высокая розовая колокольня, «свеча пасхальная», с золотой чашей, крестом увенчанной... синие и золотые купола... – не грустью отозвалось во мне, а светило. Впервые тогда за все мутные и давящие восемь лет почувствовал я веру, что есть защита, необоримая. Инстинктом, что ли, почувствовал, в чем – опора. Помню, подумал тут же: «Вот почему и ютились здесь, искали душе покоя, защиты и опоры».

Символичны казались возгласы юродивого приват-доцента, ученика В. О. Ключевского из Вифанской академии, восклицавшего постоянно: «Абсурд!», как будто клеймя новую власть.

«Подумалось: «А хорошо здесь, тихо... читают книги... живут...» Вспомнилось, что многие известные люди искали здесь уюта... художники стреляли галок, для пропитания, писали свои картины Виноградов, Нестеров... приехал из нашей Тулы барин Среднев... – «там потише», вспомнилось словечко Сухова... – рассказ его тут-то и выплыл из забвенья».

Профессор Василий Степанович Среднев многое объясняет рассказчику, осмысливая современность: «Ключевский отметил смысл испытаний. Каков же духовный потенциал наш?.. История вскрыла его и утвердила. И Ключевский блестяще сказал об исключительном свойстве русского народа – выпрямляться чудесно быстро. Иссяк ли «запас»? Нисколько. Потенциал огромный». После случая с явлением старца прошлого для дочери Среднева не существовало, а все было вечно.
Оля и рассказала о необычайном происшествии:

«Случилось это в конце прошлого октября, или – по новому стилю – в первых числах ноября.  Оба помнили, что весь день лил холодный дождь, «с крупой», – как и на Куликовом поле! – но к вечеру прояснело и захолодало. Тот день оба хорошо помнили: как раз праздновалась 8-я годовщина «Октября», день был «насыщенный». Загодя объявлялось плакатами и громкоговорителем наступление великой даты: «Всем, всем, всем!!!» Отовсюду било в глаза настоятельное предложение «показать высший уровень революционного сознания, достойный Великого Октября», всем решительно принять активное участие в массовой манифестации, с плакатами и знаменами, с оркестром и хором, по всему городу, и присутствовать массово на юбилейном собрании в «Доме Октября», где произнесут речи товарищи-ораторы из Москвы. Ради торжества и для подогрева была объявлена выдача – в самый день празднования – всем совработникам, особого, сверх нормы, «гостинца» – пшенной крупы и подсолнечного масла. Горсовет оповещал, что выдача будет производиться из горкооперата, с 7 до 8: «Просят не опаздывать, празднование откроется массовой манифестацией, в 9-30».

Они получили юбилейную выдачу. Оля на манифестации не была – «была в церкви», – но Среднев ходил с толпой по Посаду, «часа два грязь месили под ледяным дождем». Уклониться никак нельзя – бухгалтер! – заметили бы: «Здесь всех знают». В 4 часа оба присутствовали на собрании и слушали ораторов из Москвы. Вернулись домой, усталые, часов около семи. Закрыли ставни и подперли колом калитку, как обычно, хотя проникнуть во двор было нетрудно, с соседнего пустыря. «Как и выйти со двора, – поправил Среднев, – забор на пустырь полуразвален». Оля поставила варить пшенную похлебку. Слышали оба, как в Лавре пробило семь.

Среднев читал газету. Оля прилегла на диване, жевала корочку. Вдруг кто-то постучал в ставню, палочкой, – «три раза, раздельно, точно свой». Они тревожно переглянулись, как бы спрашивая себя: «Кто это?» К ним заходили редко, больше по праздникам и всегда днем; те стучат властно и в ворота. Оля приоткрыла форточку... – постучали как раз в то самое окошко, где форточка! – и негромко спросила: «Кто там?..» Среднев через «сердечко» в ставнях ничего не мог разобрать в черной, как уголь, ночи. На оклик Оли кто-то ответил «приятным голосом» – так говорил и Сухов:

– С Куликова поля.

Обоим им показалось странным, что постучавшийся не спросил, здесь ли такие-то... – знает их! Сердце у Олечки захолонуло, «будто от радости». Она зашептала в комнату: «Папа... с Куликова поля!.. – и тут же крикнула в форточку – Среднев отметил – «радостно-радушно»: – Пожалуйста... сейчас отворю калитку!..» – «И стремительно кинулась к воротам, не накрылась даже», – добавил Среднев. Небо пылало звездами, такой блеск... – «не видала, кажется, никогда такого». Оля отняла кол, открыла, различила высокую фигуру в монашеской наметке, и – «очевидно, от блеска звезд», – вносил свое объяснение Среднев, – лик пришельца показался ей «как бы в сиянии».

– Войдите-войдите, батюшка... – прошептала она, с поклоном, чувствуя, как ликует сердце, и увидала, что отец вышел на крыльцо с лампочкой – посветить.

Хрустело под ногами, от морозца. Старец одет был бедно, в сермяжной ряске, и на руке лукошко. Помолился на образа Рождества Богородицы и Спаса Нерукотворенного – по преданию, из опочивальни Ивана Грозного – и, «благословив все», сказал:

– Милость Господня вам, чада. Они склонились. То, что и он склонился, Среднев объяснял тем, что... – «как-то невольно вышло... от торжественных слов, возможно». Он подвинул кресло, молча, как бы предлагая пришельцу сесть, но старец не садился, а вынул из лукошка небольшой медный крест, «блеснувший», благословил им все и сказал, «внятно и наставительно»:

– Радуйтеся Благовестию. Раб Божий Василий, лесной дозорщик, знакомец и доброхот, обрел сей Крест Господень на Куликовом поле и волею Господа посылает во знамение Спасения.

– Он, – рассказывала Олечка, – сказал лучше, но я не могла запомнить.
– Проще и... глубже... – поправил Среднев, – и я невольно почувствовал какую-то особенную силу в его словах... затрудняюсь определить... проникновенную, духовную?..

Они стояли «как бы в оцепенении». Старец положил Крест на чистом листе бумаги – Среднев накануне собирался писать письмо и так оставил на письменном столе – и, показалось, хотел уйти, но Оля стала его просить, сердце в ней все играло:

– Не уходите... побудьте с нами... поужинайте с нами... у нас пшенная похлебка... ночь на дворе... останьтесь, батюшка!..

– Вот именно, про пшенную похлебку... отлично помню!.. – подтвердил Среднев.

С Олей творилось странное. Она залилась слезами и, простирая руки, умоляла, «настойчиво даже», по замечанию Среднева:

– Нет, вы останетесь!.. Мы не можем вас отпустить так... у нас чистая комната, покойного профессора... он был очень верующий, писал о нашей Лавре... с вами нам так легко, светло... столько скорби... мы так несчастны!

– Она была прямо в исступлении, – заметил Среднев.

– Не в исступлении... а я была... так у меня горело сердце, играло в сердце!.. Я была... вот, именно, блаженна!..

Она даже упала на колени. Старец простер руку над ее склоненной головой, она сразу почувствовала успокоение и встала. Старец сказал, помедля, «как бы вслушиваясь в себя»:

– Волею Господа, пребуду до утра зде. Дальше... – «все было, как в тумане». Среднев ничего не помнил, говорил ли со старцем, сидел ли старец, или стоял... – «было это, как миг... будто пропало время».

В этот «миг» Оля стелила постель в кабинете профессора, на клеенчатом диване: взяла все чистое, новое, что нашлось. Лампадок они не теплили, гарного масла не было; но она вспомнила, что получили сегодня подсолнечное масло, и она налила лампадку. И когда затеплила ее – «вот эту самую, голубенькую, в молочных глазках... теперь негасимая она... – озарило ее сияние, и она увидела Лик. Это был образ преподобного Сергия. Ее потрясло священным ужасом. До сего дня помнила она сладостное горение сердца и трепетное, от слез, сияние.

В благоговейном и светлом ужасе, тихо вошла она в комнату и, трепетная, склонилась, не смея поднять глаза.

– Что было в моем сердце, этого нельзя высказать... – рассказывала в слезах Оля. – Я уже не сознавала себя, какой была... будто я стала другой, вне обычного-земного... будто – уже не я, а... душа моя... нет, это нельзя словами...

– Она показалась мне радостно просветленной, будто сияние от нее!.. – определял свое впечатление Среднев.

А с ним ничего особенного не произошло: «Только на душе было как-то необычайно легко, уютно». Он предложил старцу поужинать с ними, напиться чаю, но старец «как-то особенно тонко уклонился, не приняв и не отказав»:

– Завтра день недельный, повечеру не вкушают.

Среднев тогда не понял, что значит «день недельный». Оля после ему сказала, что это значит «день воскресный».

По его пояснениям, Оля тогда «была где-то, не сознавала себя». Она не шевельнулась, когда Среднев сказал ей поставить в комнату гостя стакан воды и свечу: ему хотелось, «чтобы гостю было удобно и уютно». Он отворил оклеенную обоями дверь в кабинет профессора – «вот эту самую» – и удивился, «как уютно стало при лампадке». Приглашая старца движением руки перейти в комнату, где приготовлена постель, Среднев – это он помнил – ничего не сказал, «будто так и надо», а лишь почтительно поклонился. Старец – видела Оля через слезы – остановился в дверях, и она услыхала «слово благословения»:

– Завтра отыду рано. Пребудьте с Господом. И благословил пространно, «будто благословлял все». И затворился.

Оля неслышно плакала. Среднев недоумевал, что с нею. Она прильнула к нему и в слезах шептала: «Ах, папа... мне так хорошо, тепло...». И он ответил ей, шепотом, чтобы не нарушить эту «приятную тишину»: «И мне хорошо».

– Было такое чувство... безмятежного покоя... – подтверждал Среднев, – что жалко было его утратить, и я говорил шепотом. Это удивительное чувство психологически понятно, оно называется «воздействием родственной души...» в психологии: волнение Оли сообщилось мне... то есть, ее душевное состояние.

Стараясь не зашуметь, Оля на цыпочках подошла к столу, перекрестилась на светлый Крест и приложилась. Ей казалось, что Крест сияет. Среднев хотел посмотреть, но Оля, страшась, что он возьмет в руки, умоляюще зашептала: «Не тронь, не тронь...» Так Крест и остался до утра, на белом листе бумаги, нетронуто.

Среднев не спал в ту ночь: всякие думы думались, «о жизни». Чувствовал, что не спит и Оля.

Она лежала и плакала неслышно. Эти слезы были для нее «радостными и светлыми». Ей «все вдруг осветилось, как в откровении». Ей открылось, что все – живое, все – есть: «будто пропало время, не стало прошлого, а все – есть!» Для нее стало явным, что покойная мама с нею, и Шура, мичман, утопленный в море, в Гельсингфорсе, единственный брат у нее, жив и с нею; и все, что было в ее жизни, и все, что она помнила из книг, из прошлого, далекого – «все родное наше», – есть и с нею; и Куликово поле, откуда явился Крест, – здесь и в ней! Не отсвет его в истории, а самая его живая сущность, живая явь. Она страшилась, что сейчас забудет это чудесное чувство, что это «дано на миг»...  боялась шевельнуться, испугать мыслями... – но «все становилось ярче... светилось, жило...»

Ночи она не видела. В ставнях рассвет... Она хотела мне объяснить, как она чувствовала тогда, но не могла объяснить словами. И прочла на память из ап. Павла к Римлянам:

– ...и потому, живем ли, или умираем, всегда Господни.

– Понимаете, все живет! У Господа ничто не умирает, а все – есть! Нет утрат... всегда, все живет».

Только вообразите: крест, с Куликова поля!.. Какой же символ!.. Этим Крестом можно укрепить падающих духом, влить надежду, что... «ад отверзется»!.. Эффект психологически совершенно исключительный. Заметьте тожественность его слов Васе и нам: «Господь посылает благовестие»! Пять веков назад, с благословения преподобного Сергия, русский Великий князь разгромил Мамая, потряс татарщину, тьму... и вот, голос от Куликова поля: уповайте! – И чудо повторится, падет иго наистрашнейшее, Крест победит его!.. И он принимает на себя миссию, идет к нам, в вотчину преподобного, откуда вторично и воссияет свет!..

– Не выдумал же он Куликово поле!.. – воскликнула Олечка. – Это же было... и Вася думал о нас, о Троице!.. Как все надумано у тебя!..

Среднев чуть смутился, но продолжал свою мысль:

– Согласен, неясности есть... но!.. – он развел ручками, ища решения. – Я искренно растроган, я преклоняюсь... за идею!.. готов руку поцеловать у этого светлого пришельца... И этот уход таинственный!.. Какое тончайшее воздействие!.. Обвеять тайной… это же почти граничит с чудом! Если такое... «явление...» бросить в массы!.. Но кто поверит нам, интеллигентам?.. Вы знаете, как народ к нам... Оля поведала лишь очень немногим, самым верным... нашего же поля, но этого недостаточно. Надо на площадях кричать, надо объявить Крест!.. И она хотела принять этот Крест, бесстрашно!.. Я умолил ее не делать этого: это повело бы лишь к великим бедствиям...

Эти последние слова, о «принятии Креста», Среднев мне высказал наедине: «следствие» мое продолжалось не один день.

Мое предварительное заявление о дне и часе явления на Куликовом поле и почти одночасно здесь, в Посаде, было подтверждено документально: записями в дневнике Оли и в грязной тетрадке Среднева о... подсолнечном масле и пшене! Какими же серенькими мелочами – вот что разительно! Сколько же мне открылось в этом! Господи, Красота какая во всем Твоем!..»

– Почему творчество И. С. Шмелева и Б. К. Зайцева относится исследователями к литературе Русского религиозного возрождения?
(обобщающая беседа)

Урок 3. Нравственный и исторический подвиг Радонежского деятеля и чудотворца в романе Д. М. Балашова «Похвала Сергию».

Тип урока: изучение художественного произведения.

Цели:

- актуализировать знания учащихся об исторической прозе, художественном вымысле и достоверности;

- развивать навыки проблемного анализа литературного произведения;

- формировать интерес к отечественной истории и культуре;

- воспитывать чувство патриотизма.

Оборудование: выставка книг Д. М. Балашова, мультимедийный проектор для показа слайдов.

Ход урока.

1. Общая характеристика творчества Д. М. Балашова.

Слово учителя или рассказ ученика.

Д. М. Балашов (1927 – 2000) – русский советский писатель, филолог-русист и общественный деятель.

При рождении носил имя Эдвард Михайлович Гипси. Отец Д. М. Балашова, Михаил Михайлович Гипси́ (псевдоним, настоящая фамилия – Кузнецов, 1891–1942), был актёром (сыграл, в частности, эпизодическую роль в фильме «Чапаев»), а также автором сборника стихов, умер в блокаду, мать, Анна Николаевна Васильева, работала художником-декоратором. 

С 1942 по 1944 гг. будущий ученый и писатель был в эвакуации в Алтайском крае. После войны Эдвард и его младший брат Генрик Гипси сменили фамилию на Балашовы (выбрав её в телефонной книге), а имена – на Дмитрий и Григорий.

Д. М. Балашов окончил Ленинградский театральный институт им. А. Н. Островского, получил степень кандидата филологических наук, стал писателем, фольклористом и историком. В 1967 – 71 гг. обучался в аспирантуре Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР. В 1961– 68 гг. работал в Институте литературы, языка и истории Карельского филиала АН СССР в Петрозаводске.

Балашов предпринял несколько экспедиций на Север и издал ряд научных сборников: «Народные баллады» (1963), «Русские свадебные песни» (1969), «Сказки Терского берега Белого моря» (1970) и др. В 1962 г. Балашов принял участие в организации «Общества охраны памятников старины». С 1972 по 1983 гг. будущий писатель жил в деревне Чеболакша на Онежском озере. После того как его дом сгорел, ученый переехал в Великий Новгород.

К художественному творчеству Балашов обратился уже в зрелом возрасте. Первая повесть «Господин Великий Новгород», опубликованная в журнале «Молодая гвардия» в 1967 г., изображала жизнь новгородского общества XIII века, знакомила с духовным и бытовым укладом, языком новгородцев той поры. С этого момента, не оставляя научную работу, Балашов посвящает себя литературному труду.

Его талант исторического романиста проявился в произведении «Марфа-посадница» (1972), охватывающем период с 1470 по 1478 гг. и посвящённом присоединению Новгорода к Московскому Великому княжеству. Опираясь на труды историка В. Л. Янина («Новгородские посадники» и др.), Балашов показывает внутренний кризис новгородского вечевого устройства, трагический образ Марфы, пытающейся объединить силы в борьбе с Москвой. Целостное, исторически документальное воссоздание эпохи сочетается в романе с воплощением ярких, драматических характеров людей из разных сословий. Вместе с тем апология «воли», симпатии к новгородским еретикам XV века при явной антипатии к москвитянам и деятелям Православной церкви (в чем проявилось некоторое следование В. Л. Янину) в известной мере лишили роман «объективности и мудрого историзма» (С. Семанов).

Главный труд Балашова-художника – цикл романов «Государи Московские», включающий в себя книги: «Младший сын» (1975), «Великий стол» (1979), «Бремя власти» (1981), «Симеон Гордый» (1983), «Ветер времени» (1987), «Отречение» (1989), «Похвала Сергию» (1992), «Святая Русь» (1991–97), «Воля и власть» (2000), «Юрий» (неоконченный). Цикл представляет собой уникальную историческую хронику-эпопею, охватывающую период русской истории с 1263 г. (кончина князя Александра Невского) до 1425 г. Именно в «Государях Московских» впервые в художественной литературе мир русского средневековья воссоздан с непревзойдённой полнотой, исторической достоверностью и философской насыщенностью.

В цикле романов погодно отражены основные исторические события, геополитическое положение Руси, жизнь главнейших княжеств, быт и нравы всех сословий, воплощены судьбы, облик и характер сотен исторических деятелей. Соединение эпичности с напряжёнными нравственно-психологическими коллизиями, духовное содержание русской истории XIV века, высокие художественные достоинства поставили романы Балашова в ряд реалистических произведений, повествующих о мире и человеке. Эту эпопею писатель творил, опираясь на научное наследие историка Л. Н. Гумилёва, вследствие чего его проза получила подлинно масштабное видение исторического развития Евразии в XIII – XV вв., превосходящее панораму первых исторических романов «Новгородского цикла».

2. Проблемный анализ романа «Похвала Сергию».

– Что заставило писателя обратиться к необычному для современной литературы жанру похвалы? Как формулирует автор свою задачу?

Основываясь на традициях древнерусского жанра похвалы святому, романист открывает повествование «Предварением автора», в котором знакомит читателя со своей нелегкой задачей: «Книга эта несколько  неожиданна  для  меня  самого. В задуманную  серию «Государей московских» она как бы даже и  не вмещается. Приходится отступить от  хронологического  – от  княжения ко  княжению – прослеживанья  событий;

приходится,  вместо  очередного  московского  князя,  брать  главным  героем

повествования инока, сына разорившейся, «оскудевшей», как говорилось встарь, семьи ростовских бояр. Но дело в том, что события зримые совершаются не сами собою,  а  всегда  и  везде  под  воздействием  невидимых  внешне,  духовных («идеологических», как  сказали бы мы) устремлений, и ростовчанин Варфоломей Кириллович,  в монашестве Сергий, оказался волею судеб  центральной  фигурой того  мощного  духовного движения,  которое  привело  Владимирскую  Русь  на Куликово  поле и  создало новое государство,  Русь Московскую, на развалинах разорванной, захваченной татарами и Литвой, давно померкшей золотой Киевской Руси».  

Следуя этикетным формулам средневековых житий, Балашов сквозь века обращается напрямую к своему герою за поддержкой и благословением: «Кони. Ветер. И далекие,  за  спиною,  звоны  колоколов – родина, Русь. Святая  Русь.  Помолись  обо  мне,  отец  Сергий,  и  ты,  владыка  Алексий, благослови на труд малого и дальнего писца своего!» «Как же мне  постигнуть тебя, Сергий, отче! Дай,  Господи,  обрести силы для  задуманного днесь  труда! Это не  предисловие,  это молитва. Дай,  Боже Господи,  мне, человеку  неверующей  эпохи, описать человека верующего! Дай, Господи, мне, грешному и земному, описать человека неземного  и безгрешного. Дай,  Боже,  совершиться  чуду!  Ибо  это  подлинное  чудо:  суметь  описать человека, столь и во всем  и по всему высшего, чем я сам, человека, на такой высоте стоящего, что и  поглядеть  на него раз – уже  закружится голова. Дай мне,  Господи, поверить, а ведь я не верю,  ничему  не  верю, что было с ним чудесного и чем был он сам. Не  верю,  но  знаю, что  был он, и был такой, и даже лучший, чем  тот, что описан в «Житиях»,  ибо  даже и в житиях не видно его дел духовных, его непрестанных  дум, не видно света, исходящего от него, а лишь то, что освещал он светом своим. Видны плоды произросшие, и не видно, не дано увидеть творения плодов. Дай,  Боже  Господи, свершить невозможное!  Дай прикоснуться благодати,

дай прикоснуться хотя бы края одежды его! Ибо в нем  –  Свет, в нем  – Вера,  в нем и из него  – моя Родина».

Перед нами роман не столько биографический, сколько агиографический. Жанровое своеобразие произведения Балашова основывается на переформатированном житийном предтексте. И в то же время этот роман – авторская рефлексия, ориентированная на Библию. Предмет романа составляет процесс творчества как «текстуализации» (В. Е. Хализев) русской средневековой истории, как концептуализации древнерусской культуры, как размышлений о феномене святости и агиографическом каноне с позиции писателя-историка, соизмеряющего отдаленные эпохи. В романе монументально воссоздано историческое время, а также духовная практика Сергийя Радонежского. Этот аспект содержания романа выражается в создании сакрального плана в целостной структуре хронотопа.

– В чём заключается историзм произведения Д. М. Балашова?

Создавая образ великого подвижника  Русской земли, автор стремится к всеохватному изображению эпохи, породившей святого: «И,  оглядываясь теперь на то,  чем мы были и как и когда появились на свет,  неизбежно  являются  взору  сперва   – весь  великий  и  трагический четырнадцатый век, потом, как острие копья или как гребень  волны – Куликово поле,  и  затем среди тьмочисленных  лиц  тогдашних  деятелей  высветляется, словно ослепительная точка на острие копья, одно лицо,  или,  вернее сказать, лик, один человек – Сергий Радонежский. Еще и то надо сказать, что жизнь Сергия-Варфоломея не укладывается ни в одну из княжеских биографий,  ибо в  пору его сознательной  жизни,  в  пору, когда он начинал уже влиять на судьбы страны,  княжили подряд три московских «государя»:  Симеон Иванович Гордый,  Иван  Иванович,  его  брат, и  Дмитрий Иванович Донской. По всем этим причинам  я и  предпочел  написать  сперва  о Сергии отдельно (в основном об его юности и начале подвижничества), разумея, что  фигура его необходима для  понимания всех последующих событий эпохи, и,

значит, книга о нем все-таки  должна входить как  обязательное звено в серию «Государей московских». Необычный сюжет  требует  необычной формы.  Пусть  же  читатели  мои не посетуют на элементы древних жанров, использованные мною в заглавии, прологе и в самом художественном повествовании, а также сугубое и даже излишнее, как может показаться при первом взгляде,  внимание  к церковной  идеологии,  без чего, однако, книга эта попросту не могла бы состояться».

- Как в повествовании проявляется стремление ученого-историка оперировать только фактами, описывая жизнь будущего святого? (Расскажите о споре по поводу даты рождения Варфоломея).

  Материал для текстуального анализа. 

  Часть 1, глава 1.

Варфоломей  Кириллович  (в  иночестве  Сергий)  родился  в  Ростове,  в боярской семье, с годами сильно обедневшей  и перебравшейся в конце концов в пределы Московского княжества, в городок Радонеж.

О датах жизни Сергия-Варфоломея ученые спорят до сих пор.

Мы знаем год,  месяц и  число его смерти. Торжественная и  скорбная эта дата - лета 1392-го, сентября в 25 день - отмечена не только в житии, но и в государственных, летописных сводах. Времени рождения Сергия первый биограф и младший современник  его,  Епифаний Премудрый, однако,  не называет, сообщая только, что родился святой  "...в княжение великое  тверского великого князя Димитрия Михайловича, при архиепископе преосвященном Петре, митрополите всея Руси, егда рать  Ахмылова была".  Не верить этому подробному свидетельству у нас  нет оснований. Кстати,  такие  вот привязки  - при  ком, в пору  какого события  - помнятся лучше, чем собственно годы. Князь же Дмитрий Грозные Очи вокняжился в 1322 году  (и  убит в Орде в 1325 г.), святой Петр умер  в 1326 году, но Ахмылова рать - это 1322 год.

   "Жития" сообщают и другие даты жизни Сергия, а именно, что прожил он 78 лет; что постригся 23 лет от роду, после старшего брата, Стефана; что Стефан вскоре  поступил в  столичный  Богоявленский монастырь,  где познакомился  с будущим митрополитом Алексием, с которым вместе они пели на клиросе; (с 1340 года  Алексий  назначен  наместником  митрополита  Феогноста);  что  Сергий, наконец, постриг у себя в монастыре своего племянника, сына Стефанова, коему было  всего десять  -  двенадцать  лет  от  роду. (Зная,  что  рукоположен в священники и игумены монастыря Сергий был в 1353 году, можно утверждать, что совершилось это не ранее 1354 года.)

Нетрудно увидеть,  что все эти данные  противоречат  друг другу, ибо от

Ахмыловой рати  до 1392 года  прошло  не 78,  а  70 лет, и что ежели  Стефан поступил  в  монастырь  Богоявления  в  1340  году  (год назначения  Алексия наместником,   после  чего   Алексий,  полагают  исследователи,  должен  был обязательно переехать во Владимир), а монахом Стефан стал по крайней мере за год до того, то сыну Стефанову в  1354 году не могло быть менее пятнадцати -шестнадцати лет.

Вот   эти-то   противоречия  и  смущают  исследователей.   Голубинский, например, считает годом рождения Сергия 1314-й. Другие дату рождения святого относят к 1318-му, к  1319-му  или к  1320-му годам. (Последняя  дата  нынче возобладала, как  самая истинная.)  Почему  же  точное указание  "Жития"  на Ахмылову рать и вокняжение Дмитрия Грозные Очи не принимаются во внимание?

Смущает всех пресловутое  утверждение,  что в год смерти Сергию было 78

лет.  (Кстати,  неясно,  принадлежит это  указание Епифанию или  позднейшему биографу  святого,  Пахомию Сербу?)  Голубинский  ничтоже  сумняшеся  так  и расчел:  1392 - 78 = 1314. Но что  вернее? Память о страшной Ахмыловой рати, когда был спален  дотла город Ярославль и та же участь угрожала  Ростову,  и ясное  указание, что то было  при  княжении Дмитрия, или  эта математическая выкладка от числа лет, сообщенного...  кем? Ошибиться мог даже и сам Сергий: в старости часто путают свои годы, тем более - прочие. Стефан Кириллович мог и прибавить лет покойному младшему брату, чтобы хоть тем пояснить как-нибудь главенство его над  собою,  некогда  вылившееся  в  ссору  братьев,  едва не ставшую роковой для судьбы Троицкой обители... Допустим,  что  Епифаний  сам высчитывал,  и  составлял,   и  ошибался,  -  ошибся  же  он  в  определении патриаршества Каллиста!  Но то - Царьград. Относительно княжения Дмитрия уже ошибиться было  бы трудно,  и вот почему: в 1314-м  и  вплоть  до 1318  года княжил  Михаил Тверской.  Великий святой,  замученный  в  Орде  и  посмертно канонизированный  князь,  чтимый всюду,  даже и на  Москве,  и  вот  уж  тут ошибиться было бы никак нельзя!  Но  нет, не  при Михаиле святом,  а при его сыне, Дмитрии! Так  отпадает  1314 год.  И  опять же:  "тогда Ахмылова  рать была". Это уж точно, это изустная нерасторжимая связь памяти - именно тогда! Тревога,  растерянность,  возможное  бегство,  ужас  едва  не  свершившегося разоренья града Ростова и - роды. Именно тогда! А это - 1322 год.

 Но Сергий постригся двадцати трех лет и монашествовал пятьдесят пять...

А  почему пятьдесят пять?  Да очень просто:  78 - 23 = 55.  А ежели эти  две цифры  -  23 и  55  -  опять же  взяты  простым  математическим расчетом?  В некоторых житиях, разысканных историком Тихомировым, есть свидетельства, что Сергий постригся двадцати лет, а прожил 70, а не 78.

Наконец, нельзя ли  допустить и  простой  ошибки писца  (может быть,  и самого  Пахомия  Серба!), который  слова "семидесяти", написанные буквами (ои), принял за 78-ми, ибо буква "и" под титлом и означает восемь?

Будем  же больше верить предметной силе памяти, чем отвлеченному числу,

появившемуся,  повторим,  неясно  как  и  разноречащему  с  фактологическими указаниями очевидцев.

Почему  же,  однако,  даже  отказываясь  от  1314 года и  сдвигая  дату рождения  Сергия к более  позднему времени, ученые все же избегают  называть 1322 год,  год  Ахмыловой рати?  Всех, по-видимому, останавливает тут вторая "опорная"  дата - 1340 год,  год начала наместничества Алексия,  год, после коего, по утверждению историков, он уже не мог бы познакомиться со Стефаном.

Однако вот перед нами исчерпывающее исследование  С.  Б.  Веселовского: "Землевладение   митрополичьего  дома".   Автор  устанавливает,  что   земли митрополитам русским  были даны  в основном во  время  правления Феогноста и Алексия, и что земли располагались как  раз под  Москвой. (Главный массив  - Селецкая  волость, управлять  которой из  Владимира было бы затруднительно.)

Знаем  мы также, что, уже став митрополитом, Алексий все равно проживал то в Москве, то в  Переяславле.  Знаем  и то, что в  последние  годы  своей жизни Калита строит  каменный  храм в  Богоявленском  монастыре,  а в самом Кремле воздвигает  как  бы  подворье  того  же  Богоявленского монастыря.  Нетрудно понять, что то и  другое делалось не просто так и не в память  прежде бывшего пребывания Алексия, а имело смысл именно потому, что,  и став наместником, и будучи митрополитом,  Алексий по-прежнему  продолжал большую  часть  времени находиться в Москве. А находясь  в Москве, Алексию  естественно было  жить в "своем" монастыре  Богоявления и...  петь в хоре  на своем обычном месте! (В церковных хорах не зазорно было петь в ту пору и великим князьям, тем паче -церковным иерархам. Нелишне напомнить, что благочестивый Алексий также любил петь в церковном хоре, будучи тем не менее патриархом всея Руси!) И, значит, этот предел, 1340 год, отпадает  сам собою. И знакомство  Стефана с Алексием могло состояться  позже. Да и легче было всесильному наместнику  митрополита рекомендовать  Стефана  в  игумены  Богоявленского монастыр и в  духовники великого князя!

Примем  же за истину еще одну описательную дату жития, а именно то, что

Сергий постриг своего племянника в  возрасте 10 - 12 лет, то есть что Стефан пошел в  монахи после 1342  года, а Варфоломей -  на двадцать третьем году и постригся в  лето  1345-е, каковую  дату надо считать  одновременно и  датой основания Троице-Сергиевой лавры. И все  становится на свои места.  Отпадает необходимость  нагромождать в единый,  1340  год  массу  событий  (смерть родителей и уход в монастырь обоих братьев, что, кстати, противоречит самому житию!), отпадают и многие другие натяжки и недоумения...

Почему я  пишу об этом, да еще не в послесловии, а в самом начале своей книги?  Для  жизни  духа,  для  "высокой"  биографии  Сергия  эта разница  в несколько лет действительно не важна. Но для нас, земных, и для земной канвы событий далекого прошлого это все-таки нужно  установить, ибо прах,  к коему подходит и поныне долгая вереница верующих, чтобы через  стекло прикоснуться к мощам святого, -  прах этот был живым, земным  человеком,  и  жил он среди нас, прочих, среди  земных и грешных людей, и пишем мы  здесь не небылое,  а бывшее, и должно, и приходит нам выяснять всю эту мелкоту земного,  ныне уже далекого от нас бытия.

     ***

Итак,  четырнадцатый век,  1322  год. Позади по крайней мере двукратное разорение Ростовской  земли  в  московско-тверских  бранях;  гибель  Михаила Ярославича Тверского  в Орде; глады и  моровые  поветрия; краткое  и  весьма тяжкое для русской земли княжение Юрия Московского... И  вот Ростов. Большой каменный  собор  (слегка  перестроенный,  он  и  поныне стоит в Ростове,  на площади перед Кремлем,  удивляя и поднесь статью  и  размахом архитектурного замысла), древний собор,  воздвигнутый еще до  татарского  разорения, в годы наивысшего величия ростовской земли, когда она  еще дерзала  стать во  главе Руси Владимирской.  Но - не  сбылось. Не створилось. Капризный извив событий отбросил древний град со столбовой дороги истории, и  уже началось медленное угасание  Ростова, но все еще многолюден и славен ученостью, и велик древний город,  и все  еще  каменное  узорочье  (позже сбитое) обвивает лентою стены собора: и львы, и грифоны, и крылатые  херувимы, и перевить каменной рези, и узорчатые паникадила и хоросы украшают собор; и краснокирпичный дворец князя Константина (ныне исчезнувший без следа) супротив собора, невдали от озерной шири,  все  еще  вздымается островерхими  чешуйчатыми кровлями; и  храмы,  и монастыри, и море бревенчатых  хором в резьбе  и  росписи; и шум, и  кишение толпы, и крики зазывал в рядах торговых...

Так вот, в 1322 году, или, вернее, в самом конце 1321-го,  незадолго до Ахмыловой рати,  в ростовском  соборе,  во время литургии, произошло событие (позже занесенное в  "Жития"  как чудо),  значительно повлиявшее  на будущую судьбу  еще  не рожденного отрока Варфоломея.  С него, с этого события, мы и начнем наш рассказ».

– Почему писатель рассказывает только о мирской жизни будущего Преподобного Сергия Радонежского? Почему вначале автор показывает нам Преподобного в годы княжения Дмитрия Донского и Куликовской битвы (Книга 1 «Степной пролог»), а затем в цикле «Святая Русь» появляется роман «Сергий Радонежский»?

По-видимому, сделав святого Сергия героем романов о московских государях, автор почувствовал необходимость обратиться к этой грандиозной исторической фигуре и проследить путь подвижника от младых ногтей до принятия монашества.

– Как удаётся автору воссоздать эпоху с её предметным миром и в то же время воплотить в своём повествовании особый, сакральный, смысл?

Варфоломей-Сергий предстает на страницах романа и простым отроком, которому не дается грамота, который любит и почитает свою семью, умеет настоять на своем, не боится любой черной работы, и необыкновенным, Богу посвященным чадом, с детства удивлявшим окружающих чистотой помыслов и поступков.

– Чем отличается повествование Д. М. Балашова от канонических житий и литературной биографии «игумена земли Русской»?

Писатель-историк создает достоверную, основанную на реалиях средневековья картину роста и мужания Духа святого Сергия. В романе нет идеализации будущего чудотворца, но есть благоговение и поклонение чуду рождения необыкновенного ребенка в семье ростовских бояр Кирилла и Марии.

– Выделите и проанализируйте наиболее значимые эпизоды жизни среднего сына бояр Кирилла и Марии.

• Знамение при рождении.
• Эпизод с лестницей.
• Встреча со старцем.
• Переезд в Радонеж.
• История с Тишей Слизнем.

– Как оценивает романист воздействие старшего брата Стефана на формирование будущего святого?

Ср. с «Житием…» Епифания Премудрого: «Хотя и одно чрево их носило, но не одинаково было произволение» (религиозные споры, богословие). В отличие от канонических житий Сергия, Балашов отмечает решающее значение старшего брата на формирование мировоззрения Варфоломея, на укрепление его веры. Именно Стефан принимает решение о постриге, и младший брат горько сетует на то, что Стефан отступает от своего выбора, женившись на Нюше. Но жизнь, как мы помним, вносит коррективы: овдовев, старший брат соединяется в общем деле спасения души с младшим.

– В чём вы видите значение авторских отступлений в романе «Похвала Сергию»?

Лирические, философские, публицистические отступления позволяют оценить события с точки зрения современной истории, представить авторскую точку зрения, придают повествованию экспрессивный, личностный тон:

«Единство - семьи, сообщества, племени, - вот то, что держит и съединяет

и  пасет языки и народы. Единство древних монгол позволило им  с  ничтожными силами покорить едва не весь  мир. И  не потому была спасена  Европа, что ее закрыла собой "издыхающая Россия", или горы Карпатские, или мужество горцев, а потому,  что двоюродные братья Батыя насмерть рассорились с  ним  и  увели свои  тумены назад, в монгольскую степь. И не  варвары  с громом  опрокинули Римскую  империю,  а  сами  последние  римляне в  дикой  междоусобной борьбе вырезали  друг друга. Подобно  тому и Византия погибла  в спорах  и раздорах своих басилевсов, не оставивших сил для обороны от внешнего врага.

 Да что  там  Византия и  римляне! Сравни, в простой крестьянской семье, как дружно, помочью, строят  дом своему родичу, пашут поле или секут  лес, и как, в иную  пору, озлобленные родичи делят половины и четверти  того  дома, судятся за колодец и три яблони в саду,  растрачивая при этом талант и силы, коих хватило бы с избытком на возведение заново не одной, а трех подобных же усадеб!

Сами себя! Всегда сами себя! Народ, единый в массе своей, неодолим. Или уж навалит вражьей силы  тысячу на  одного,  да и  тогда единый в себе народ найдет силы выстоять и устоять. Не в таком ли числе: "един с тысячью и два с тьмою", схватывались древние хунны с Китаем, и - побеждали! Уважают  ли, чтят ли дети отца и  матерь  своих?  Дружно ли  собираются родичи  на  помочь  своему  кровнику?  Продолжают  ли  потомки  дело  отцов? Продолжают,  помогают,  держат -  тогда жив  народ и все  сущее  в нем.  А с малого,  с развала семьи, распадается и племя,  породившее эту семью и людей этих...»

– Каковы особенности языка романа Д. М. Балашова?

Стилизация древнерусского языка, сочетание средневековой языковой манеры изложения с мастерством нашего современника.

– В чем состоит своеобразие художественного пространства романа «Похвала Сергию»?

Художественный мир литературного текста, творчески моделируемый автором, представляет собой сакральное пространство, рассматриваемое как особый вид духовного бытия персонажей. Сакральное пространство, в границах которого действуют персонажи (весьма условные по законам художественной образности) имеет, с одной стороны, замкнутый характер, а с другой – разомкнутый, как действительная реальность не исчерпывается видимым горизонтом, так хронотоп литературного произведения включает два плана реальности: действительность и инобытийную сферу, «мистическую компоненту» (А. М. Лидов), как процесс осознанного творчества, формирования сакрального пространства при помощи архитектуры, изображений, обрядов, света, запахов или с помощью разнообразных художественных средств в литературе. Подобный опыт проявляется в поэтике романа Д. М. Балашова.

В хронотопе романа «Похвала Сергию» можно выделить сакральный план. Сакральным его можно назвать потому, что он представляет собой некую сферу явлений, предметов, людей, относящихся к божественному, религиозному, а также связанных с ними, в отличие от светского, мирского, профанного. Этот «аспект мира» (Д. С. Лихачев) имеет и «реальную» форму воплощения, прежде всего в форме иконы. В этой связи отметим, что в рамках иеротопического подхода к моделированию исконно русского культурного ландшафта иконы и другие произведения сакрального искусства рассматриваются в иеротопической теории не как изолированные предметы, а как компоненты иеротопических проектов в их художественной и концептуальной целостности и временном развитии. Древнерусскую икону можно представить как модель сакрального пространства, приобретающего «иконографические параметры», когда пространство мыслится как икона. «Пространственная икона» – одно из основных понятий иеротопии, это образы, возникающие в пространстве храма или святилища и формирующие его сакральную среду.

В этой связи иеротопическое творчество в теории А. М. Лидова представляет собой род искусства, которое можно описать как создание пространственных икон. Это понятие применимо и к восприятию интерьера храма, включая архитектуру, изображения, драматургию света и богослужение в их единстве, и к изучению «сакральных ландшафтов», подобных подмосковному Новому Иерусалиму, и к исследованию обрядов, создающих иконическую среду, таких как «Шествие на осляти» в средневековой Москве. В том числе понятие «пространственной иконы» адекватно пространству-времени в «Похвале Сергию» и соответствует храмовому сознанию святого как литературного персонажа.

– Какие произведения современных авторов, ориентированные на древнерусскую традицию, вам известны?

Урок 4. Посвящения Сергию Радонежскому в сетературе нашего времени.

Тип урока: нетрадиционный (литературная гостиная).

Цели:

- дать учащимся представления о явлении сетературы и познакомить с ее основными характеристиками;

- представить образ Сергия в осмыслении современных авторов;

- развивать навыки аналитического чтения и самостоятельной интерпретации художественных текстов.

Оборудование: сетевые материалы стихотворений и поэм о святом Сергии Радонежском.

Ход урока.

Учащиеся делятся на группы, каждая из которых подбирает материал по заявленной теме и представляет результат своей исследовательско-поисковой деятельности во время занятия.

Материал для урока:

А. Плотников. Поэма «Сергий Радонежский».

Стихотворения:

I

Сегодня праздник твой, о Сергий преподобный!

И торжествует Лавра, бьют колокола.

Идёт всяк нищ к тебе, духовно суть голодный,

Твои благие поминаются дела…

Ещё во чреве материнском пребывая,

Ты троекратно восклицал, отец святой.

Как будто миру о приходе возвещая

Для многотрудной твоей миссии благой.

И вскоре постничеством твёрдым, непреклонным,

Ты удивлял своих родителей, народ:

По средам, пятницам – по постным дням законным,

Не брал младенцем молока ни капли в рот.

И если матушка твоя вкушала мясо,

Ты брать отказывался грудь, Варфоломей.

Ты не попробовал скоромного ни разу

За все мгновенья жизни праведной твоей.

Учился плохо, хуже братьев обучался.

Ты отставал от них и грамоту не знал.

Но к Богу слёзно ты в молитве обращался,

И милосердный Бог молитву услыхал…

II

Под видом старца Ангел Божий шёл навстречу.

Варфоломея в тот же час благословил.

Просфору дал, святой воды, и тёплой речью

Утешил отрока, возжёг к учёбе пыл.

Зашли вдвоём они домой к Варфоломею,

И перед трапезою старец повелел:

«Читай Псалтырь», смутился отрок: «Не умею…»

Но, книгу взяв, псалмы прочесть легко сумел.

Прощаясь, старец предсказал родным и близким:

«Велик ваш сын пред Богом будет и людьми».

И удалился, поклонившись в ноги низко.

И замелькали в возрастаньи к Богу дни.

III

К пустынножительству прибегнул он с годами.

Построил келью с братом Стéфаном в лесу.

А позже церковь вместе выстроили сами,

Но брат сказал: «Труд непосильный я несу».

И перешёл брат в монастырь Богоявленский…

Варфоломей же продолжал свои труды.

Он строил келии с молитвою вселенской,

Одежду шил, ел хлеб с глотком святой воды.

Он выпекал монахам хлеб, готовил пищу,

Рубил дрова, в молитве к Богу предстоял.

Постился строго, зная – Бог Всевышний взыщет.

И постриг принял, имя Сергий себе взял.

Так, потихоньку, к нему стягивались люди.

Он стал игуменом для братии лесной.

Чудес немало совершать здесь Сергий будет,

Творя молитву, налагая Крест Честной.

IV

Молился Сергий преподобный в дни лихие,

Когда татарским игом русская земля

Была закована под гнёт в тиски стальные,

На брань бойцы спешили, к бою на поля.

И одержал народ на поле Куликовом

Победу славную с Димитрием Донским

В день Рождества Марии Девы – твёрдым словом

Игумен Радонежский был незримо с ним.

Однажды ночью, пред иконою Царицы

Молился жарко авва Сергий при свече.

И ученик пришёл, Михей, к нему молиться,

Как вдруг вдвоём они в Божественном луче

Чудесным образом мгновенно оказались –

Явилась Дева Богородица Сама.

И два апостола за Ней с небес спускались…

Непостижимое явленье для ума.

Она дотронулась до Сергия руками

И обещала материнский Свой покров

Святой обители – ходатайство веками.

Внял Сергий сердцем обещание без слов.

V

С тех пор цветёт неувядаемая Лавра –

Обитель иноков и радость для мирян.

И да минует нас Божественная кара,

Пока к молитве едет люд из разных стран.

Пока сам Сергий преподобный в светлой раке

Нам источает исцеленья, чудеса,

Не пропадём навек, не сгинем в злобном мраке –

Открыты силою молитвы Небеса!